Долгая зима - [45]

Не думай дурно о Питере Торбоке. Он сопротивлялся, сколько было сил, и сдался лишь в самом конце. Боюсь, я давила на него недопустимо сильно, запугивала и прочее. Сюда он все равно не вернется. Он возьмет меня на борт в последнюю минуту как стюардессу.

Поймешь ли ты меня? Надеюсь, что поймешь. Я не могла бросить его там одного, пока оставался малейший шанс к нему вернуться.

Дорогой мой Энди, мне больно от мысли, что я не успела сказать, как я благодарна тебе за все, как я люблю тебя, как буду по тебе скучать! Мне бы очень хотелось сказать все это самой, а не просто бросить записку и исчезнуть. Но тогда ты нашел бы способ меня остановить – ведь нашел бы, правда? – для моего же блага.

У меня не лежит душа к тому, как я это делаю, неприятно было и обманывать тебя, когда ты проснулся ночью.

Мне так хотелось вернуться! Мне очень этого хотелось.

Прошу тебя, прости! Желаю счастья!

Любящая тебя Мадлен.

* * *

Он залпом прочел письмо, стреляя глазами по страничке и стремясь быстрее дочитать до конца, где его поджидал страшный итог. Потом он побрел на кухню. Стол был накрыт для завтрака: в вазе лежали фрукты, на краю возвышалась машина для варки кофе, в тостере румянился хлеб. На скатерти лежали приборы на одну персону.

Эндрю какое-то время молча созерцал все это, а потом направился назад в гостиную. Там он еще раз прочел письмо – теперь уже обстоятельно, не спеша.

Глава 5

Перед входом в недавно открывшееся кабаре «Молодая луна» мигающая неоновая вывеска бросала разноцветные блики на лес велосипедов и новеньких автомобилей, понаехавших сюда, несмотря на то что стрелки показывали уже два часа ночи. На другой стороне лагуны пылало зарево огней, заливающих набережную. Состоятельные люди предпочитали развлекаться там, на острове, или в загородных клубах, выросших как грибы вдоль дороги на Ибадан. Здесь же было попроще – более шумно и людно, чаще вспыхивали потасовки, не было прохода от проституток, а преступники чувствовали себя как дома. Оппозиционные газеты не прекращали кампанию за закрытие подобных заведений, однако публика смотрела на это сквозь пальцы, как на ритуальные упражнения в благочестии.

Эндрю, уже успевший принять немало горячительных напитков, с чрезмерной осторожностью припарковал машину у тротуара и дожидался теперь Абониту, чтобы попросить его открыть дверцу. Машина называлась «Нигра Мастер» – меньшая из двух моделей, производившихся нигерийскими заводами, и на удивление непрочная. Несколько дней назад Эндрю оторвал ручку дверцы со стороны салона и до сих пор не удосужился заехать в мастерскую. Можно было бы, конечно, опустить стекло и попытаться дотянуться до наружной ручки самостоятельно, но проще было дождаться Абониту.

Внутри грохотал традиционный диксиленд «Пылкая четверка». Вооружившись барабанами, двумя трубами и электрическим пианино, музыканты учинили такой шум, от которого в небольшом помещении у посетителей вполне могли бы лопнуть барабанные перепонки, даже не будь у исполнителей микрофонов. Однако микрофоны функционировали безупречно. Эндрю и Абониту устремились к самому дальнему столику, подальше от оркестра. Там их уже поджидал официант, голландец с перечеркнутым шрамом лицом.

– Два бренди, – сказал Эндрю. – Большие порции.

Стоило официанту удалиться, как к их столику ринулись две девицы. Блондинка нацелилась на Абониту, негритянка – на Эндрю. Эндрю знал, кто она такая. Она откликалась на кличку «Сьюзи» и была родом с Севера – мусульманка из племени хауса, из очень достойной семьи, изгнавшей ее за аморальное поведение. Девушка была сообразительна, и Эндрю ничего не имел против ее компании, хотя оставался безразличен к ее чарам. Однако сейчас ему было не до того.

– Угостите меня чем-нибудь, босс, – обратилась к нему Сьюзи.

Эндрю бросил на столик купюру:

– Пойди угостись сама. Мы сегодня здорово устали.

– Тогда вам тем более нужно женское внимание.

Он покачал головой:

– Может быть, завтра.

Сьюзи осклабилась и поплыла прочь, прихватив с собой блондинку. Официант не заставил себя долго ждать: обслуживание здесь было поставлено образцово. Эндрю набросал в свой бокал побольше льда.

– За Альберт-Холл, Або! – провозгласил он. – Плюс памятник Альберту.[16]

Абониту торжественно поднял бокал. Они уже успели выпить за здание парламента, Дом со львами на Тоттенхэм-Корт-Роуд, колонну Нельсона, Челсийскую цветочную выставку, читальный зал Британского музея, Кингз-Роуд, арку Адмиралтейства, Сэмюэла Уитбреда,[17] статую Питера Пэна, Императорский военный музей и «Селфриджез».[18] Шутка явно затянулась, однако Эндрю все не унимался:

– Музыкальный фонтан с мелодиями Генделя превратился в лед! Пальцы принца-супруга примерзли к выставочному каталогу!

– Помнится, я как-то был на променад-концерте, – подхватил Абониту.

– В моем кругу это считалось дурным тоном.

– И потом брел по Гайд-парку как во сне. Музыка, воодушевление…

– Соучастие в искусстве, – объяснил Эндрю. – Плюс отсутствие расового барьера.

– Я тоже так думал, – улыбнулся Абониту. – Но не слишком обманывался.

– А вот это напрасно. Привыкай к самообману! Иначе тебе не видать счастья.