Долгая смерть Лусианы Б. - [15]

— Хорошо, — сказала она, — я сейчас принесу кофе, но ты все-таки садись.

Она исчезла в направлении кухни, а я сел в одно из окружавших столик пышных парадных кресел и огляделся. Люстра с подвесками, тяжелая темная мебель, металлическое распятие на стене, уставленный безделушками книжный шкаф — казалось, время здесь остановилось в те годы, когда мама девочек, следуя давно устаревшему строгому стилю, обставляла дом бабушкиными и дедушкиными вещами, а девочки, оставшись одни, не нашли в себе сил его поменять. Рядом с лампой стояла фотография в серебряной рамке. На ней они были все впятером — счастливые, с порозовевшими от закатного солнца лицами, на пляже в Вилья-Хесель. Мама с папой уже поднялись с песка, у него в руках зонтик, у нее плетеная корзинка, а дети все еще сидят, словно не хотят никуда идти. Лусиана — худенькая и до умопомрачения юная — позади своей сестренки. Я знал ее именно такой. Пришлось даже прикрыть глаза, чтобы отогнать наваждение. Тут я услышал ее шаги и хотел вернуть фотографию на место, но замешкался с подставкой и не успел. Лусиана опустила поднос с чашками на стол, поднесла снимок к глазам и несколько секунд на него смотрела.

— Это последняя фотография, на которой мы все вместе, — сказала она. — Мы с тобой познакомились как раз после того лета. Бруно еще не стал студентом, а мне было столько лет, сколько сейчас Валентине. Правда, я была взрослее, — добавила она, поставила фотографию на прежнее место у лампы, отпила кофе и снова поднялась, будто забыла самое важное. — Пойду принесу Библию.

Она исчезла в коридоре, который вел в другие комнаты, а когда через две-три минуты вернулась, меня опять охватила тревога, близкая к страху, какой порождает чужое безумие. Она несла на вытянутых руках, защищенных резиновыми перчатками, большую книгу, словно жрица, выполняющая только ей известный ритуал и обладающая реликвией, вот-вот готовой рассыпаться в прах. Под мышкой у нее была прямоугольная картонная коробка. Она положила книгу на стол и протянула мне коробку.

— Тут перчатки, которые я надевала во время лабораторных работ, — сказала она. — На странице — отпечатки пальцев Клостера, а поскольку это моя единственная улика, не хотелось бы, чтобы там появились и другие.

Перчатки были довольно узкие, я с трудом натянул их и поклялся про себя, что больше никаких уступок с моей стороны не будет. Лишь когда я справился с ними, она пододвинула мне книгу, внушительную и очень красивую, в тисненом кожаном переплете, с золотым обрезом и красной ленточкой в качестве закладки.

— Как только Бруно позвонил мне в тот день, когда умерли родители, я сразу вспомнила о Библии, которую Клостер вернул мне в суде. Повесив трубку, я тут же открыла ее на заложенной странице. Так мне ее дал Клостер — с закладкой на этой странице, и так я дала ее тебе сейчас.

Нужная страница находилась почти в самом начале. Это была глава Ветхого Завета, где говорится о первом убийстве — гибели Авеля от рук своего брата, — и приводятся обращенные к Богу слова обреченного на скитания Каина. Я прочитал вслух несколько строк, не очень уверенный, что это именно те, которые она имела в виду: «… Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня».[4]

— Следующий стих, где Господь дает ему обещание.

— «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро».[5]

— Отмстится всемеро, понимаешь? Клостер хотел, чтобы я прочитала именно эту предназначенную мне строчку. Когда я у него работала, он диктовал так и не опубликованный роман о секте каинитов — поклонников Каина, которые всегда мстят согласно этой пропорции. Они считают, Господь установил для них особый священный закон — не око за око или зуб за зуб, а семеро за одного.

Она снова остановила на мне беспокойный взгляд, словно стремилась уловить малейшее выражение недоверчивости. Я вернул ей Библию и снял перчатки.

— Семеро за одного… но он ведь не выполнил это, разве не так? — сказал я, тоже не отводя взгляда. Я почувствовал, что по-настоящему начинаю бояться ее.

— Боже мой, неужели ты действительно ничего не понимаешь? Он выполняет, только постепенно, и, если никто не остановит его, он так и будет продолжать.

— Но как же он смог это сделать в тех двух случаях, о которых ты рассказала?

— Я сама голову ломаю, чуть с ума не сошла. Когда я открыла Библию и прочитала эту фразу, у меня по поводу него больше не осталось сомнений, но я не представляла, как ему это удалось. Я ни о чем другом не могла думать, ничего не могла делать, даже есть перестала — прямо какая-то мыслительная лихорадка на меня напала. Правда, насчет родителей я, по-моему, догадалась. Он просто должен был проследить за мной до дома в Хеселе и понять, где находится тот грибной лесок, больше ему ничего не нужно было знать. Думаю, он тайком приехал в Вилья-Хесель за день или два до годовщины свадьбы и посадил среди съедобных грибов ядовитые, только без вольвы, чтобы их нельзя было отличить. Он сам снял с них вольвы, причем две или три присыпал листьями и оставил на случай, если будет экспертиза.