Долгая ночь - [12]

После того, как мама ушла, дверь медленно открылась, и я увидела Эмили, которая стояла в комнате, уставившись на меня. Ее глаза, как никогда, были полны злобы. Однако, внезапно, она улыбнулась. Но эта ледяная улыбка, пробежавшая по губам Эмили и сделавшая их еще более тонкими, отозвалась во мне холодной дрожью.

– Знаешь, почему ты заболела? – проговорила она. – Ты была наказана.

– Неправда, – ответила я, даже не спрашивая ее, за что я могла быть наказана.

– Нет, правда. Тебе не стоило плакаться маме и пересказывать ей то, что я тебе сказала. Этим ты принесла еще больше неприятностей нашей семье. Ты не представляешь, что было за обедом. Мама все время хныкала, а папа накричал на нас обеих. И все из-за тебя. Ты просто, как Енох.

– Нет, – запротестовала я. Даже, если я не знала, кто такой Енох, то по интонации Эмили было ясно, что он не был положительным персонажем.

– Да, это ты. Ты приносишь несчастья нашей семье с того дня, когда тебя взяли в этот дом. Через неделю после твоего появления здесь отца Тоти переехала повозка с сеном, и у него были сломаны все ребра, а затем в амбаре случился пожар, в котором погиб скот. На тебе – проклятье, – сказала она с угрозой в голосе.

Я затрясла головой, слезы потекли по моим щекам.

Эмили сделала несколько шагов в глубь комнаты, и ее неподвижный взгляд, устремленный на меня, выражал столько ненависти, что я съежилась и натянула одеяло до подбородка.

– Когда родилась Евгения, ты вошла и взглянула на нее. Ты была первая, кто ее увидел, раньше меня, и что же произошло? С того самого момента Евгения и заболела. Ты и ей поломала жизнь, – презрительно проговорила Эмили.

– Я не делала этого! – закричала я в ответ. Обвинить меня в болезни моей сестры было уж чересчур. Для меня не было ничего больней, чем видеть, как трудно Евгении дышать, как быстро она устает от короткой прогулки пешком, с каким трудом она играет и занимается всем тем, чем все девочки ее возраста владеют без особого труда. Мое сердце разрывалось от боли, когда я видела, как Евгения смотрит в окно своей комнаты, чувствуя ее страстное желание побегать по полям, со смехом погоняться за птицами или белками. Я старалась бывать с ней как можно чаще, развлекая и веселя ее, делая для нее то, что она не могла сделать сама, в то время как Эмили едва разговаривала с Евгенией и не проявляла ни малейшей заботы о ней.

– Из-за тебя Евгения долго не проживет, – продолжала издеваться Эмили. – И это все твоя заслуга.

– Остановись сейчас же! Прекрати говорить такие вещи! – закричала я, но Эмили даже не дрогнула и не отступила ни на шаг.

– Я молюсь, – продолжала она. – Каждый день я молюсь, чтобы Всевышний избавил нас от проклятья Еноха. И когда-нибудь он услышит мои молитвы, – пообещала Эмили, обратив лицо к потолку и закрыв глаза. Ее опущенные руки сжались в кулаки, – ты будешь выброшена за борт, и тебя поглотит бездна как Еноха из Библии.

Эмили помолчала некоторое время, опустила голову, рассмеялась, затем повернулась и быстро покинула мою комнату, оставив меня дрожать от страха, как от лихорадки.

Все это утро я думала о словах, которые говорила мне Эмили. А что, если это все правда? Многие наши слуги, особенно Лоуэла и Генри верили в везенье и невезенье. Они верили в чары и знаки зла, и знали что нужно сделать, чтобы избежать несчастья. Я помнила, что Генри грубо накричал на кого-то за то, что тот убивал пауков.

– Ты навлек на нас несчастье, – заявил тогда Генри. Он послал меня к Лоуэле, чтобы принести пригоршню соли. Когда я вернулась, он заставил этого человека повернуться вокруг самого себя 3 раза и бросить соль через правое плечо. Но даже после этого Генри сказал, что этого не достаточно, потому что было убито слишком много пауков. Если Лоуэла роняла нож в кухне, она тут же начинала рыдать, потому что это значило, по ее мнению, что кто-то из близких скоро умрет. Она начинала креститься и делала это, наверное, раз десять, бормоча при этом все молитвы какие только знала, и надеялась, что теперь зло будет остановлено.

Генри считал, что стремительный полет птицы или крик филина мог предсказать кому-нибудь о рождении мертвого ребенка или о необъяснимой коме. Чтобы защититься от злых духов, Генри прибил старые подковы над всеми дверьми, где ему разрешил папа. Если свинья или корова рождали уродцев, Генри весь день трясло от ожидания какого-либо бедствия.

Предрассудки, невезенье, проклятья – все они были частью того мира, в котором мы жили. Эмили понимала, что ее слова вызовут страх и смятение в моей душе. Теперь я знала, наверняка, что мое рождение стало причиной смерти моей настоящей матери. Как я ни старалась, Я не могла не верить Эмили. Я надеялась, что Генри знает, как избавиться от всех проклятий, которые я могла принести.

Вернувшись, мама обнаружила меня в слезах и решила: я плачу, потому что не могу пойти сегодня в школу. Я не хотела рассказывать ей о визите Эмили, так как это расстроило бы маму и навлекло бы еще большие неприятности, в которых Эмили обвинила бы меня. Поэтому я выпила лекарство и заснула в надежде, что болезнь выпустит меня из своих объятий.