Долгая навигация - [55]

«4 июня.

Знаешь, нашла сегодня это недописанное письмо в секретере. Наверное, тогда пришли друзья и помешали. А потом я его куда-то засунула вместе с твоим адресом и никак не могла найти. Ужасно злилась на тебя. Почему ты не писал? Неужели ты думаешь, я лишила бы себя удовольствия получать твои письма? А у нас белые ночи. Вот! И сессия. Днем я стараюсь прилежно заниматься, а по ночам мы гуляем. Ужасно здорово и весело…»

Ужасно здорово и весело.

С чего же это началось?

4

Началось это, пожалуй, в тот день, уже под вечер, когда «полста третий» вернулся из полигона, где занимались скучным делом — обеспечением чужих стрельб, и Шурку за какой-то надобностью занесло на пирс торпедных катеров.

Мокрый, весь облепленный водой, выполз, рокоча, из тумана и развернулся на серой волне «двадцать третий» торпедный катер: серый, Широкогрудый, с широко расставленными торпедными аппаратами, черными стволами пушек и озябшими черными фигурами матросов в неловких капковых бушлатах. Швартовка, танковый рев моторов, командные свистки собрали на пирсе с пяток любопытных. Катер притянули, привязали, стихли мощные дизеля, и вслед за лейтенантом на мокрые, крашенные светлой краской доски причала спрыгнул Шуркин кореш, сигнальщик, — будто обваренный ветром, в мокрой канадке, шапка натянута на уши. Шмыгнул носом:

— Здоро́во… Курить дай.

— Ну как? — спросил из вежливости Шурка.

— А ну!.. — и сигнальщик со вкусом высказался. — Утопили торпеду.

— Это которую лодка?..

— Лодка!

— Хреново…

Смысл разговора был таков: утонула торпеда, которую днем выстреливала по кораблю-цели подводная лодка.

Опытовая торпеда.

— Хреново, — с сочувствием к тем, кому на ночь глядя придется искать и вытаскивать эту торпеду, повторил Шурка. — Ваши пойдут вытаскивать?

— Шутишь… «Алтай» послали. Встретили его сейчас. Самая для них работа: и снаряжение… и ребята асы… и отчего спички на походе так сыреют! Дай прикурить! Погода дрянь… и штормик придет. Строевой смотр, говорят, на неделе будет — не слышал?

Закурили, лениво ругая погоду, строевые смотры, штормики, которыми открывается взбаламученная осень… По пирсу, упрятав шею в сырой воротник черного плаща, прогуливался вахтенный с автоматом за плечом.

5

Красный фломастер. 18 июня.

«Вчера мы праздновали день великих прекрасных существ (приравнивали к Восьмому марта), это мальчишки все придумали. Сдала электротехнику, четыре балла. Была несказанно рада, так как рассчитывала на гораздо худшие результаты. Потом, вечером, жарили шашлыки по всем правилам и танцевали сумасшедшие танцы, так что я ударилась ногой не знаю обо что, но знаю, что обо что-то острое, и содом прекратился из-за увечья главного плясуна. Зажгли свечи и без света вели глупые разговоры. Мальчишки ругали тебя, но мы с честью тебя отстояли. Не сердись. Накурено было так, что стоял сплошной туман, и только огоньки свечек, как маяки в туманной дали моря…»

6

Вахтенный прохаживался по пирсу и уходил в туман. Что же было потом?

А потом ты заступил дежурным по кораблю, и ночью…

— В три двадцать утра, — поправляет меня Шурка.

В три двадцать утра вахтенный у трапа вызвал тебя звонком.

Начинался четвертый час утра — самая сонная, предрассветная одурь. В три часа сменилась вахта. Электрик Коля Осокин отогрелся на камбузе, выпил кружки три чаю с белым хлебом, доел селедку с остывшей картошкой, что осталась от заступившей вахты, вычистил, смазал автомат и, уже засыпая от сытости и тепла, принес автомат к тебе в дежурную рубку, чтобы ты проверил, как он вычищен, пересчитал патроны и запер в пирамиду — под замок и печать. Бушлат у Коли был расстегнут, суконная форменка под бушлатом топорщилась. Патроны желтели, высыпанные в бескозырку. Над головой звякнул резкий, требовательный звонок, и ты машинально взглянул на висевшие на переборке часы. В случае происшествия, распоряжения время в вахтенный журнал нужно заносить точно.

…Было три двадцать утра. Зевая, не сразу задраив отходящую под напором ветра тяжелую газонепроницаемую дверь, оскальзываясь на выдраенной соляром палубе, Шурка выбежал к вахте. Вахтенным у трапа был Валька Новиков. В свете кормового фонаря он стоял — спокойно, подняв воротник, отворачиваясь от ветра, который хлестал и хлестал ленточками по лицу.

— Что?

— На катерах боевая тревога, — лаконично доложил Валька.

— На всем дивизионе?

Валька подумал.

— Нет. Похоже — на одном.

Ветер трещал вымпелами и флагами. Хлюпала волна. Скрип швартовов и сходен стоял над стенкой. Не пришлось бы через часок поднимать ютовых минеров: заводить дополнительные швартовы… Растекался хмурый, синий рассвет. На пирсе мелькнула фигурка матроса: отключил кабель, бегом потащил к катерам. Взревели дизеля, густой выхлоп смешался с шумом ветра.

— «Двадцать четвертый», — сказал Шурка.

Завизжав на повороте, вылетел на стенку, замер грузовик, побежали люди, таща непонятное, раздались резкие высокие свистки: отдать швартовы. И вахтенные на всех кораблях застыли: такого они еще не видели. Катер прямо от стенки рванул на полном. Волна ударила в камень стенки, сильней закачались вразброд корабли, сильней заскрипели швартовы и трапы.