Долгая дорога истории - [2]

Пока прогресс шел медленно, поворот в сторону "иметь" или "быть" захватывал несколько веков. Классическая древность с ее философией (и софистикой) расшатала архаическую устойчивость бытия. Чувство целостности восстановила христианская мистика. Но крен в сторону иррационализма не давал человечеству выйти из грязи и нищеты; на Западе начался новый поворот к рациональным, позитивным задачам. Развитие пошло скорее, и зигзаги сделались мельче. За ренессансом сразу пошло барокко. Его иррационализм преодолен классицизмом и Просвещением. Сентиментализм и романтизм опять развенчивают разум, позитивизм возвращает его на трон, декаданс и модернизм – снова свергают. Это нормальный ход развития, невозможного без перекосов и кризисов. Покойный социолог Сергей Маслов проверил мою схему на истории архитектуры. Вышло, что во Франции классические периоды длинные, романтические – короткие: в Германии – наоборот. А в России зигзаг временами полностью смят и уступает место застойному, прошедшему через весь XIX век противостоянию позитивистского западничества и романтического почвенничества.

В результате ускоренного и скомканного развития вся русская литература XIX века оказывается и синхронной, и асинхронной европейскому развитию. Поверхностные, подражательные слои ее синхронны Европе, глубочайшие развиваются по своей внутренней логике, сжато повторяющей логику европейского развития нескольких веков в своеобразной для всего Незапада "смещенной и уплотненной" форме. "Тарас Бульба" – романтическая повесть, вызванная к жизни Вальтер Скоттом; но нельзя свести к влиянию Гофмана "Нос" и "Шинель". Гофмановский человек прошел через классицизм и Просвещение, отталкивается от них – гоголевский "маеор" Ковалев о них просто не знает. Гофман любил гротеск XVII века, а Гоголь непосредственно близок XVII веку, скорее "барочен", чем романтичен. Константин Аксаков увлекся, сравнивая Гоголя с Гомером, но какая-то первозданность, какая-то дорационалистичность, допросвещенность в Гоголе действительно есть. Когда Достоевский написал "Бедных людей" и заставил Макара Девушкина обидеться за Акакия Акакиевича и критиковать "Шинель", обнаружилась по крайней мере одна вещь: то, что в гоголевском мире никому не приходили в голову права человека и гражданина. С точки зрения европейских темпов развития третьего сословия в Макаре Девушкине сделан шаг от смешных буржуа Мольера к достойному маленькому человеку Голдсмита и Ричардсона, то есть примерно в сто лет. Отсюда восторг Белинского, прочитавшего "Бедных людей", и отсюда его недоумение, а потом негодование. когда Достоевский не захотел продолжить начатое и занялся какими-то диковинными экспериментами.

Между тем Достоевский, автор "Бедных людей", был в то же время переводчиком "Евгении Гранде" и, по-видимому, чувствовал, что его роман, так новаторски выглядевший в России, по западному счету стоит рядом с "Клариссой Гарлоу" – и по духу, и по своей эпистолярной форме. Русский европеец, Достоевский, как и весь его круг, был втянут в жизнь Запада, заглянул в двойственность души "маленького человека", ставшего угнетателем, деспотом. Не находя "реальных" бытовых персонажей и ситуаций, отвечавших его интересам, он шаг за шагом все больше изменял реализму XVIII века, с которого начал, и создавал фантастические характеры, действовавшие в фантастических обстоятельствах.

Белинский этого не понял и не мог понять. Возвращение к романтизму, только что изжитому, казалось ему бесплодным эпигонством, и великий критик приписал фантастику "Хозяйки" полному упадку таланта, на который он когда-то возлагал большие надежды.

Однако ускоренное и скомканное развитие характерно не только для России. В начале XX века лучшие японские писатели причисляли себя к направлению "сидзэнсюги", то есть натурализму. Но под европейским натурализмом японцы понимали очень широкий и пестрый круг явлений XVIII-XIX веков. В их глазах все европейское и "верное природе" сливалось, как спицы в быстро движущемся колесе.

Развитие китайской литературы Нового времени совсем "неправильно". Литературная и идеологическая модернизация захватывает Китай очень поздно и как-то внезапно. Европа открывается китайскому сознанию вдруг, от классицизма до символизма. Возникает духовный хаос, настолько невыносимый, что спасением могла показаться простота "мыслей Мао Цзэдуна". Этот путь никак не напоминает классические европейские переходы от Просвещения к романтизму, от романтизма к реализму и т. п., с развертыванием каждого "стиля", успевшего стать стилем жизни по крайней мере в течение целого поколения, а иногда двух-трех поколений. И некоторые эксцессы "смещенного и уплотненного" развития нельзя приписывать глупости русских или китайцев. Это историческое несчастье.

ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО

Западные страны модернизировались в целом, всей системой переходя от эпохи к эпохе, успевая "просветиться" до низов, и поэтому не было надобности повторять пройденное. И действительно, второго Просвещения во Франции не было. Сама идея такого повторения представляется нелепой: рядом с Гюго для Вольтера нет места. Напротив, в России было дворянское Просвещение (Радищев и декабристы), потом разночинное ("два социалистических Лессинга") и на рубеже XX века – нечто вроде третьего Просвещения, захватившего национальные окраины и городские низы: в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита" оно пародийно представлено фигурами Берлиоза и Бездомного. Каждый раз новое Просвещение сталкивалось со старой интеллигенцией, успевшей отойти от прямолинейной идеологии модернизации к более глубоким идеям, и возникали своеобразные конфликты, которых не знал Запад, – например, спор Достоевского с Добролюбовым и Чернышевским, споры вокруг "Вех" и т. п.