Долг - [25]

Я чувствую себя так, будто всем сердцем, всей душой люблю этого чужого незнакомого фашиста. Он и не чужой теперь. Ближе, понятнее, роднее у меня в этот момент нет человека на свете. Я знаю, что он, не подозревая о том, так же распахнул мне навстречу свою душу. Каждое мгновение нежданной душевной близости ирреально, как настоящее чудо.

Между тем я продолжаю успешно осуществлять намеченную программу перемотивирования. Я отслеживаю, как податливо реагирует его сознание на мои интервенции. Получается!

Есть ли у меня сомнения? Нет. Мы на войне. От точности и решительности моих действий зависят жизни наших бойцов.

Я завершила сеанс, уверенная в том, что работу проделала качественно, что выйдет толк, а в душе осталась тёплая волна. Если б я была знакома с тем генералом лично, мне бы, может, и не было так легко со всей полнотой необъяснимой любви наносить смертельный удар. Но в пространстве бестелесной встречи эти вещи оказались вполне совместимы.

– Готово. Должно сработать, – сказала я, моргая и обводя ещё осоловелым, как со сна, взглядом тихо сидевших рядом старших коллег. – Я пригляжу за ним и дам знать, когда он начнёт шевелиться. Но лучше бы всего попросить Ольгу Семёновну: она яснее всех увидит, когда войска будут приведены в движение.

– Спасибо, не нужно. Это уж мы сами! – решительно отказался «заказчик». – Армейскую разведку ещё никто не отменял.

Чувствовалось, что сеанс произвёл на него впечатление. По ходу дела я задала ему несколько уточняющих вопросов, и он был немало удивлён, какие подробности я узнала в трансе. Он запутался в границах возможного с невозможным и отчаянно пытался восстановить их для самого себя, опираясь на уставы и незыблемые правила.

– Всё равно надо срочно предупредить, чтобы наши были готовы. Он может решиться в любой момент. Если в течение трёх дней не сработает, будем пересматривать ключи, корректировать воздействие. Но, по ощущению, сопротивления нет. Должно сработать, – повторила я.

– Хорошо. Спасибо, Таисия! Я сообщу вам, как только получим результат, – пообещал Кирилл Сергеевич.

Спустя три дня, в течение которых я строчила нескончаемый отчёт по оккультным практикам «Аненербе» и параллельно «прислушивалась» к тому, что происходило на «моём» маленьком участке громадного фронта, Кирилл Сергеевич вызвал меня к себе. Он сиял, как начищенный самовар, и мог уже не утруждать себя произнесением каких-либо речей.

– Получилось?! – воскликнула я, тоже просияв.

Вопреки всякой логике одна из элитных частей вермахта, потрёпанная в боях, но занимавшая ключевые позиции на крепком рубеже, бросила все силы вперёд, почти не оставив техники и людей на линии обороны, но атаковать не успела. Спонтанная попытка безнадёжного и ненужного наступления фактически открыла нашим войскам путь в немецкие тылы.

Не описать той радости и гордости, которые испытываешь, когда твоя хорошо сделанная работа даёт самый лучший результат, на какой только можно было рассчитывать!

Если бы девчонки в эти дни были рядом, я смогла бы разделить с ними радость. Но Женька уже укатила обратно в Куйбышев, а Лида без дальнейших объяснений предупредила меня, что исчезнет на несколько дней.

На следующее утро явился лично товарищ полковник. Он долго и восхищённо жал мне руку и растерянно повторял:

– Вы не представляете, что вы сделали!

Вслушиваясь в каждое слово Левитана, я старалась угадать, что же касается «моего» направления. Можно было спросить начальство напрямую, однако я из чистого ребячества не желала сознаваться, что сама не сумела считать информацию. Вроде бы догадалась, а всё же не уверена, что волнение не сбило меня с толку.

Я тихо ликовала.

Интересно, что параллельно меня не отпускало новое и необычное ощущение – чувство близости с далёким незнакомцем. Теперь только понимаю хорошенько, что происходило. Этому немцу – ему очень плохо было от того, что натворил под влиянием внезапного наваждения, затмения разума, от того, что загубил тысячи вверенных ему людей и загубил при этом оборону стратегически важного плацдарма. Прахом пошли усилия всех, кто спешно сооружал тут линии обороны, прахом пошли надежды вышестоящих закрепиться на рубеже, а впоследствии возможно… Не генерал вермахта, а молодой растерянный мужчина тянулся ко мне, сам того не сознавая, поскольку ближе и роднее ему в тот момент никого не оказалось.

На четвёртый или пятый день ощущение присутствия живой души рядом исчезло напрочь. И чувства, переполнявшие меня, исчезли вместе с ним – как не было! Только образовавшаяся пустота слегка холодила сердце.

Я уж догадалась, в чём дело, но решила прояснить ситуацию до конца. Припомнила лицо на фотокарточке. Скоро почувствовала глухой, тусклый отклик, будто сквозь толщу горных пород.

«Я не могу приблизиться, – сообщил немец, – я не свободен, как прежде. Я не знал, что самоубийство так крепко привязывает к земле».

Итак, он не был смертельно ранен в последнем сражении, как я предположила. Он не стал дожидаться суда и приговора. Он судил и приговорил себя сам.

Я подумала о знакомом мне надёжном способе освободиться от пут:

«Проси прощения у каждого погибшего по твоей вине – за всю войну. Времени у тебя немерено. У наших проси. И у своих. Отдай каждому, что должен».