Доктрина гиперанархизма - [5]

Интервьюер: (Нетерпеливо, нервно жестикулируя.) Отлично, но это ведь Кант! а Ваше понимание истинной свободы каково?

Гиперанархист: Мое понимание таково, что свобода — это способность произвольно, т.е. самочинно, самостийно задавать естественную связь явлений независимо от какого бы то ни было побуждения — не важно, будь оно внешним, либо же внутренним. В принципе, здесь я ничем не расхожусь с Кантом, только если Кант полагал, что я не могу определенно знать свободу и поэтому должен в нее только верить, чтобы тем самым дать своему существованию моральное оправдание, то мое убеждение противоположно: я могу определенно знать, что свободен, а потому должен быть свободным, иначе мое существование никак нельзя оправдать, ибо, в противном случае, меня можно уподобить жалкой пылинке, которую смахнут, не глядя, вместе со всем прочим слоем пыли, что оседает на домашней мебели. Ну а если я должен верить в свободу, но не могу ее знать, чтобы создать за счет этой веры основу для морального закона, то это уже вовсе не свобода, а принуждение, т.е. рабство. Так что, с Кантом я солидарен лишь в исходных посылах, а не в конечном выводе.

Интервьюер: (По ходу дела фиксируя услышанное в блокноте.) Значит, по-Вашему, если человек не свободен, то его жизнь или, как Вы сказали, существование, не имеет оправдания?

Гиперанархист: (Наливает в стакан немного воды и, осушив его, ставит обратно на стол.) Это уже вопрос ценностного характера. Также и жизнь — категория ценностная, а не биологическая, как принято думать. Вообще, определяющими жизнь ценностями служат только две — свобода и смысл. Свобода — это то, что я могу знать. Это категория возможного. Смысл — это то, во что я должен верить. Это категория должного. Все прочее имеет значение уже постольку, поскольку. Разумеется, смысл идет вразрез с тем, что в обыденном плане мы понимаем как «значение». Хотя смысл очень тесно смыкается с тем же понятием цели, но не вполне совпадает с ним.

Интервьюер: (Смущенно.) Гм… Тогда такой вопрос: имеет ли жизнь какой-либо смысл?

Гиперанархист: Существование — нет, не имеет. Жизнь — бесспорно, имеет. А если быть точнее, то я живу постольку, поскольку верю в смысл. Смысл есть то, что мне неведомо, а потому я должен в него верить. Иначе же я просто беспутно существую, а мое существование не имеет ни малейшего оправдания. Лучше тогда, чтоб меня и вовсе не было.

Интервьюер: А смысл жизни — он кем-то… скажем так, положен, либо же человек сам его для себя находит?

Гиперанархист: Смысл жизни заведомо определен Богом, а не дан мне кем-то извне, поэтому и не заключает в себе того момента общеобязательности, который был, допустим, в моральном законе у Канта. Условием выхода к смыслу может быть лишь знание о свободе, а потому никто не может извне принудить меня к принятию общеобязательного смысла и истины. Другое дело, что смысл мне достоверно не известен, он всецело находится в компетенции Бога, точнее, определен Божьим замыслом и может быть доступным мне лишь по вере, а не в знании. Кстати говоря, недаром Кант не сводил сущее и должное к одному и тому же. Сущее — это то, что есть, а должное — это то, чего нет. Они не совпадают и взаимно исключают друг друга. Стало быть, смысл, как должное, потусторонен сущему. Иначе же все сводилось бы к несвободе и бессмыслице.

Интервьюер: (С досадным восклицанием в голосе.) Значит, смысла у жизни все-таки нет!..

Гиперанархист: (Пожимая плечами.) Все верно, смысл у Бога, а я живу постольку, поскольку верю. Как бы это ни прозвучало банально, но без веры нет не только смысла, но и самой жизни. Одна лишь только жалкая на нее пародия, имитация. Вера — это акт интеллектуальной воли, в отличие от знания, которое очень часто профанируют в своем значении, выдавая за него то, что лучше всего назвать информацией. Знание — это акт интеллектуального созерцания, в котором утверждается то, что человеку дано в опыте, лежащем за пределами внешних органов чувств. То же самое касается свободы. Вера же утверждает непоколебимо и непреклонно то, что не дано ни в каком опыте, что принципиально неведомо человеку, но что должно быть взамен того, что есть теперь. Условием же веры служит моя свобода, вернее, мое знание о том, что я свободен. Иначе всякая истина обесценивается уже тем, что я принужден к ее принятию — либо извне, либо изнутри, под действием направляющих меня мотивов. А это уже означает не веру, а доверие. Вера же — это свободно и через свободу действующий во мне бунт против бессмыслицы.

Интервьюер: (Едва поспевая за речью Гиперанархиста.) У меня… в связи с этим… возник… (внезапно отрывается от записи, обращая взор в сторону Гиперанархиста) следующий вопрос: вот Вы свели свободу в ее истинном, по-Вашему, точнее, гиперанархистскому пониманию, к произволу и… (слегка замешкалась) к… скажем так, самочинству… но возможна ли такая свобода вообще в принципе? (Немного встревоженно.) Что есть тогда, в представлении гиперанархизма, безусловная, т.е. абсолютная свобода, о которой Вы уже говорили?

Гиперанархист: Вообще… о свободе можно говорить лишь мерками человека и по меркам человека. Поэтому, если судить именно мерками человека, то абсолютная свобода — это та самая истинная свобода, о которой я уже говорил. А если говорить строго, то абсолютной свободы попросту не существует. И вот почему. Сначала потому, что — и здесь со мной согласится любой мистик или богослов — сущность Бога не может быть исчерпана никакими определениями. Если мы назовем Бога свободой, то уже умалим Его. Между тем как свобода имеет значение постольку, поскольку мы, люди, о ней говорим. Затем, нужно учитывать, что свобода не может быть абсолютной уже потому, что свобода коррелирует с необходимостью, т.е. свобода есть понятие соотносительное, и хотя она безусловна в том плане, что, в отличие от необходимости, имеет самодовлеющий характер, но о свободе мы судим от противного, т.е. от того, что уже по определению мы знаем как несвободу, а именно необходимость. Стало быть, мы говорим о свободе лишь по негативу от необходимости, ибо именно необходимость есть первичная данность нашего опыта, сопряженного с пребыванием в мире. Когда же мы говорим об абсолютной свободе, то это уже contradictio in adjecto, т.е. такое утверждение, каждая из частей которого обусловлена тем, что она исключает другую и сама же ею, этой другой частью, исключаема. Если говорить проще, то Абсолют по определению