Доктор Сергеев - [63]

Шофер Иванов, просунув голову в окошечко, сказал Надежде Алексеевне:

— Это разведчик… Сейчас все вынюхает, приведет самого главного… Надо в лес… Замаскироваться… Скорее…

Но уже было поздно принять это единственно правильное решение. Навстречу колонне вынесся большой темный бомбардировщик. Он пролетел над самой дорогой, и сейчас же, метрах в двадцати, прорезая со свистом воздух, что-то грохнуло, от земли оторвался столб пламени, фонтаном во все стороны посыпались черные комья, лоскутья, щепы.

Больно ударившись головой и грудью, Надежда Алексеевна лежала в опрокинутой машине, прижатая чем-то тяжелым. Сквозь пробитую крышу она видела и дым и фонтаны земли. Она попыталась сдвинуть с себя тяжесть, но как ни старалась, не смогла даже шевельнуться. Только голова откидывалась чуть назад, тело же оставалось неподвижным. Она попробовала крикнуть, но никто ей не ответил.

— Водитель!.. — позвала она громче. — Иванов!

Ответа не было.

— Помогите! — звала она.

Совсем близко, у самого ее уха, вдруг кто-то едва слышно застонал. Она поняла, что это один из раненых. Но кто? Больше всего она боялась за автоматчика, раненного в шею. Всю дорогу она напряженно следила за ним.

Ее мысли прервались новым ударом. Стало глухо и темно. Надежде Алексеевне показалось, что она сейчас задохнется. Она дважды попыталась сбросить с головы подушку, но что-то прижимало ее сверху. Тогда она напрягла все силы, сделала еще движение, освободилась от тяжести и выбралась из-под груды одеял, коек, досок. Некоторое время она ничего не могла сообразить. Потом с трудом оттащила раненых в сторону от дороги, к деревьям, укрыла всем, что можно было взять из разбитой машины. Автоматчик спал, грудь его поднималась равномерно, пульс легко прощупывался, все было так, как частому назад, словно за это время ничего не случилось. И гигантский бронебойщик, ростом и шириной плеч напоминавший Бушуева, тоже был жив. Рана на груди не кровоточила, повязка на плече держалась крепко, и сейчас он, впервые после ранения, пришел в себя.

Из одиннадцати машин только три оказались нетронутыми, остальные, изломанные, с исковерканными моторами, были разбросаны по всей дороге, преграждая путь другим. Среди обломков, лоскутьев, дымящегося пепла лежали тела убитых, рядом стонали раненые, едва двигались оглушенные, контуженные санитары и водители.

Шурочка была невредима. Только старая ее контузия внезапно резко сказалась. Голова и руки мелко дрожали. Но, как и Надежда Алексеевна, Шурочка с другими оттаскивала в лес раненых, укладывала их на полушубки и шинели, отогревала водкой, впрыскивала возбуждающее.

Знакомый гул напомнил о смерти, только что пронесшейся здесь и готовой снова упасть с высоты на горстку беспомощных людей.

Надежда Алексеевна распорядилась, чтобы одна из машин пробиралась вперед и сообщила о случившемся.

Раненых пришлось вновь переносить еще дальше от дороги. «Чем глубже в лес, — думала Надежда Алексеевна, — тем безопаснее…» Раненых укладывали одиночками в воронках, в ямах, за снежными наметами. Сверх теплых вещей их прикрывали простынями, и они сливались с белизной окружающего снега.

Черная машина вновь показалась над дорогой. Она опять низко спустилась и, как хищник, потерявший след своей жертвы, жадно выискивала ее.

— Не к добру это… — сказала Надежде Алексеевне санитарка Андреева. — Не к добру это, сестрица.

Андреева была одной из самых опытных санитарок. Она славилась выносливостью и упорством. Она всегда шла в бой вместе с красноармейцами, ползла с ними рядом, перевязывала под огнем и, сдав раненого или спрятав его в укрытие, снова возвращалась в цепь. За шесть месяцев она вынесла из огня сорок девять раненых бойцов вместе с их оружием. Среди раненых были два пулеметчика, и, так как им не было смены, она притащила с собой и их пулеметы. В короткое время Андреева получила два ордена — Красной Звезды и Боевого Красного Знамени и медаль «За отвагу». Она была трижды ранена и трижды, едва подлечившись, возвращалась в свою часть. Сейчас она сидела на пеньке против Надежды Алексеевны, как всегда солидная, крепкая, словно с ней ничего решительно не случилось, и давала сестре советы.

— Вернется он, — низким голосом повторяла Андреева, — как пить дать, вернется…

Надежда Алексеевна не сомневалась, что фашист вернется, но не знала, что можно еще предпринять. Все, что надо было сделать для укрытия и маскировки, было сделано.

Поздно вечером, накормив раненых, собрались вместе и, сидя на пнях, вспоминали близких, говорили о прошлом. Андреева, круглая сирота, вспоминала о своей работе в колхозе, называла коров по именам, и слушатели на время забывали, что речь идет не о людях.

— А Машка страх как любит сахар… — вспоминала она. — Дашь ей кусочек, а она потом лижет тебе руку и все ходит за тобой. Смотрит жалостливыми буркалами и мычит, просит еще. А дочка ее, рыженькая Катька, вся в нее, и тоже сладенькое любит. Я ее телочкой к себе в избу брала, чаем с блюдечка поила, конфетку давала, так она за мной по пятам, как козочка, ходила. Убей меня гром, правда… Наверно, теперь уж большая выросла.

Андреева задумалась, потом прибавила: