Доктор Сергеев - [56]

— Жив-здоров? — повторил отец. — Костенька жив-здоров, слышишь, мать?

Мать не отвечала. В ее углу было как-то странно тихо.

— Слышишь, мать?

Ответа не было. Только рука матери, поднятая к лицу, чего-то искала у глаз, и пальцы ее быстро шевелились.

Отец и Лена, сразу почуяв неладное, бросились к ней.

— Спишь ты? — тревожно спросил отец. — Мать!

Лена взяла ее руку, пригнулась к самому лицу.

Дыхания не было слышно, пульс едва прощупывался. И вдруг, прежде чем Лена успела подумать, что делать, изо рта скользнул коротенький выдох и нижняя губа опустилась.

— Отошла… — глядя испуганными глазами в лицо жены, тихо произнес старик.

Лена, ошеломленная, подавленная, стояла неподвижно и неотрывно смотрела на умершую. Полуоткрытые глаза, казалось, близоруко щурились, как это делал Костя, когда снимал очки, и чуть опущенная губа была как у Кости, когда он смущался, и выбившиеся из-под платка светлые волосы также чем-то напоминали голову Кости.

— Неужто померла?.. — спросил Сергеев. — Неужто померла?..

Лена опустилась на колени и приникла головой к руке покойной. Раскаяние тревожно бередило рану в сердце, — было обидно, что запоздала помощь.

«Разве если бы это была моя мать, моя родная мать, — упрекала себя Лена, — разве могла бы я так поздно прийти к ней?»

Но тут же Лена подумала, что помочь она все равно ничем не могла бы. Тот крохотный кусочек хлеба, который получали все, получала и она. Отец очень редко имел возможность присылать ей через Михайлова небольшую посылочку. Раза два-три она отправляла с нянькой или вручала лично Сергееву немного продовольствия, но разве это могло поддержать стариков? Она была так же беспомощна, как и все остальные, она голодала, как и все другие.

«Что я скажу Косте? — снова и снова терзалась Лена. — Он просил последить за матерью…»

Надо было уходить. Но как оставить старика одного? Как быть с умершей?

— Уходить тебе надо, — ласково и вместе с тем строго сказал Сергеев. — Иди, доченька.

— Но как же вы?

— До утра посижу с ней, утром отвезу…

Лена знала, как дружно жили родители Кости. Как должно быть велико сейчас горе Сергеева! И она удивлялась его суровой выдержке, тому, как просто он сказал: «Утром отвезу».

— Может быть, вы пойдете к соседям? — спросила она. — Или позовете сюда кого-нибудь?

— Нет, доченька, никуда не пойду. Да и соседей, нет… Кто на работе, кто уехал, кто помер…

Лена убеждала старика пойти с — ней в клинику, отдохнуть до утра, немного согреться. Он решительно отверг ее предложение. Она сказала, что постарается завтра достать машину, а если это не удастся, придет, чтобы помочь ему в похоронах. Но старик и от этого отказался. Он вызвался проводить ее до ворот. И то, что проводил ее, тоже было не напрасно. В сумерках она могла наткнуться на «куклу», вынесенную на лестницу, во двор, в подворотню. Старик знал, что именно в эти часы наступающей темноты люди выносят своих покойников и, голодные, больные, боясь собственной смерти, оставляют их где удастся и торопятся вернуться домой.

— Схоронить надо! — вдруг сердито крикнул Сергеев кому-то в глубине второго двора. — Схоронить, а не бросать, как мусор!

— Кому это вы? — спросила Лена.

— А вон мальчонке.

В подворотне она увидела подростка лет пятнадцати. Грязный, опухший, желтый, он волочил что-то тяжелое, завернутое в рогожу.

— Не схоронить мне… — ответил мальчик, плача. — Сам, того гляди, свалюсь.

Сергеев смягчился.

— Мать? — спросил он.

— Мать.

— А отец где?

— Вчера помер.

— Куда девал его?

— Под лестницу положил…

— Ну-ну. Не плачь. Завтра всех отвезем.

— Ее машина подберет… — оправдываясь, объяснил мальчик.

— Не дело это… Машины подбирать должны тех, кто на улице помер.

Словно подтверждая его слова, по мостовой медленно прошла большая грузовая машина, доверху наполненная застывшими телами. Два дружинника, стоя на боковых ступеньках, всматривались в подворотни, в подъезды и время от времени подбирали покойников, укладывали их на грузовик в ровные штабеля и двигались дальше.

Лена, все дни и ночи проводившая в госпитале за работой, здесь впервые с такой рельефной отчетливостью ощутила каменное кольцо блокады, душившее сотни тысяч людей, и ей стало, как никогда раньше, тягостно и страшно.

Из-за угла навстречу ей медленно вышел странный человек — не то юноша, не то старик, — желтый, обросший. Он равнодушно посмотрел на Лену глубоко ввалившимися, воспаленными глазами и вяло протянул распухшую синюю руку, как протягивает ее за подаянием дряхлый нищий. Но он ни о чем не просил и руку протянул только для того, чтобы за что-нибудь ухватиться. Он боялся упасть, зная, что если это случится, он больше не поднимется.

Лена поддержала его за локоть, но длинные ноги его внезапно подогнулись, и он всей тяжестью большого тела стал опускаться на снег.

— Постарайтесь подняться… — сказала ему Лена и протянула руку.

Внезапно где-то недалеко раздался грохот, и сразу голос диктора настойчиво и строго предупредил:

— Внимание, внимание! Начинается артиллерийский обстрел района!

Где-то рядом, позади, впереди и, казалось, снизу и сверху завыли, внушая ужас и отвращение, вражеские снаряды. И совсем близко что-то острое и тяжелое, свистя, пронзило воздух и ударило в мостовую, в дома, в деревья противоположного сквера. Качнулась земля, вздрогнули стены, пригнулись деревья, со звоном посыпались стекла, и Лена, подхваченная ветром, отлетела в сторону и плашмя упала у подворотни на сугроб.