Доктор Самты Клаус - [2]

— Сдачи не надо, — великодушно отказался Самты, и подмигнул голубым глазом хорошенькой, наливной как яблочко (чмок!чмок!), барменше.

— И мне не надо! — презрительно фыркнула наливная барменша, и гордо отвернулась от кучи мелочи.

— Ну и дура! — грубо ответил ей Самты, и плюнул на пол. Впрочем, ничего удивительного в его поведении не было, обычно именно так он обращался со всеми женщинами, даже если они не являлись наливными, как яблочко.

— Сам ты…! — в сердцах выругалась хорошенькая барменша, и замешкалась, подбирая подходящее слово. Ум ее отнюдь не был быстродействующим и гениальным.

— Ну, да. Я, — довольный и вдруг подобревший, улыбнулся ей Самты. Ему всегда льстило, что его славное имя известно всем и каждому во всем огромном мире, хотя отчего-то никто при этом не помнил его фамилии. — А вас как зовут?

Наливная барменша опешила настолько, что от удивления смела в подол гору мелочи, и плеснула в стакан доктору вторую порцию двойного виски. Потом долго и опасливо выглядывала из-за пивного крана и крутила пальцем у виска, пока ее не сменил запасной бармен.

Выпивши двойного, то есть, теперь уже четверного виски, доктор Клаус еще некоторое время прогуливался по залу терминала № такой-то и забавлялся. Для начала он аккуратно подсек под колени своей суковатой железной палкой пару немощных старушек, и с ласковой ухмылкой созерцал, как катятся по мраморному полу их рассыпавшиеся жемчужные ожерелья и вставные зубы. Жаль было лишь, что сами старушки никуда не катились, а неблагозвучно стонали, лежа на спине — у одной оказался сломан тазобедренный сустав, у другой — вывихнуто плечо. Доктор Самты Клаус досадливо кашлянул: он рассчитывал на большее, хотя бы один жалкий перелом основания черепа или, на худой конец, сгодится травма позвоночника. Травмы позвоночника он вообще любил превыше всего на свете. Потому что, больные с травмой позвоночника все понимают и даже в силах все сказать, но, вот же бедняги, поделать со своим лечащим врачом ничего не могут. Впрочем, каким образом эти больные, как и всякие иные, касались напрямую доктора Самты Клауса, было совершенно непонятно. Поскольку доктор Клаус служил в больнице окружной тюрьмы штата Небраска старшим патологоанатомом.

После старушек доктору подвернулись по дороге только трое слепых инвалидов, коих он удостоил виртуозной подножки, одной на всех, (не надо ходить строем и держаться за руки, идиоты!) а потом нарочно запутал поводок их собаки-поводыря. Несколько маленьких детей, которым он добросовестно помог советами заблудиться от пап и мам, в счет не шли. Развлечения на этом, к его разочарованию, кончились. Да еще гнусный электронный диктор опять объявил из динамиков о посадке:

— Доктор Самты-Джонатан-Клифт-Манчестер-Неюнайтед Клаус! Черт! Доктор Самты…,тьфу, Клаус! В восемнадцатый раз прошу вас пройти в самолет на посадку! Охрана аэропорта устала усмирять на борту бунтующих пассажиров! Доктор Клаус! Я на колени стану! — из динамика послышался трагичный стук. — Мамой заклинаю!

Делать было нечего! Пришлось доктору подобру и пока еще поздорову пожаловать на борт.

Растерянная стюардесса, тоже кстати сказать, молодая и хорошенькая, как наливная груша, растерявшись от растерянности, усадила доктора по недоразумению в первом классе по билету третьего, то есть туристически-экономного. Но всем было уже на все наплевать, лишь бы, наконец, взлететь.

Старт в целом прошел нормально. Доктор Клаус и не заметил бы отрыва от земли, если бы в этот знаменательный момент его сосед справа не пукнул оглушительно от возникшей перегрузки. Это был толстенный, молодой индеец с дредами на голове, занимавший сразу два первоклассных кресла посредине салона. Пукнув, молодой индеец нисколько не смутился, лишь тяжело вздохнул, и с души его упал камень. Самолет вздрогнул. Самты не знал, что индейцу и впрямь было от чего тяжко вздыхать и ронять камни, хотя пукать вроде было не с чего.

Звали печального молодого индейца Пит Херши, и происходил он из племени чероки с горы Гранд, поэтому раньше его полувымерший народ называли для простоты «Гранд-чероки». Отец Пита Херши был вождем племени и одновременно большим молодцом. Ибо в один прекрасный день, озаренный идеей и алкоголем, он продал автомобильному концерну за огромные деньги родовое имя «гранд-чероки», да и все племя заодно. В рекламных, разумеется, целях. С той поры вождь зажил счастливо в гордом одиночестве со всей семьей на территории опустевшей резервации. Которую потихоньку и по частям стал сдавать в аренду подпольным самогонщикам «огненной воды». Время от времени и по строгой очереди вождь поколачивал своих жен. А ненаглядного единственного сына Пита, постоянно и усердно, из великой отцовской любви откармливал пончиками.

Но пончики не пошли впрок Питу Херши, а «огненная вода» пошла, да еще как. Однажды начав пить «воду» с приятелем-арендатором из Сухой Лощины Дохлого Быка, бедный Пит и его друг так «заПИТились», что очнулись они лишь неделю спустя в Лас-Вегасе. К этому времени Пит успел проиграть не только все карманные деньги, но и отцовский патент вместе с резервацией на сумму в сто пятьдесят миллионов долларов. А все приятель из Сухой Лощины Дохлого Быка! Он и был виноват. На клочке бумажки несчастный самогонщик записал как-то ряд непонятных цифр, которые услышал в свой день рождения из своего же упорно не работавшего радио. И стал уверять Пита, будто эти цифры непременно принесут удачу. Цифры ее и принесли. Но не Питу Херши и его собутыльнику, а правлению казино «Клеопатра». И еще владельцу похоронного бюро «Кир и сыновья», которое удостоилось чести погребать холодный, самозастрелившийся труп перепугавшегося до смерти приятеля-самогонщика.