Доктор Мозг. Записки бредпринимателя - [28]

Никогда не начинал работать импульсивно, с бухты-барахты – всегда продуманно и обстоятельно. И нас постоянно побуждал быть аккуратными и методичными. Был так же точен и аккуратен в речи, в подборе слов, как и в ручной работе.

– Что можно сказать о его отношении к деньгам, к собственности?

– В этом был двойствен. Щедро раздавал свою личную собственность, время, деньги, скуп не был, а в то же время стремился к экономному, упрощенному существованию. Возмущался высокими налогами. Мечтал жить в маленьком домике, топить камин, освещать дом керосиновой лампой и выращивать овощи. Для города и рабочих встреч покупал одежду в самых дорогих магазинах, рубашки и обувь только ручной работы, а приходя домой, с облегчением надевал старый драный джинсовый костюм и пару поношенных болотных сапог. Отдыхал только в грубой простой одежде.

Расточительницей у нас была мама: закатывала большие обеды, обожала шумные вечеринки, носила дорогую одежду, любила путешествовать по Европе. Папа относился к этому спокойно и понимающе.

– А как относился к бездельникам?

– Придерживался протестантской рабочей этики, и терпеть не мог тех, кто не трудился усердно. Вставая, сразу же принимался за работу и нас к этому приучал. Правда, пока мы были маленькие, у него это не особенно получалось. Я не был бездельником, но соответствовать его эталону образцового трудяги мне было нелегко. С раннего детства я жил в тревоге, что не соответствую его ожиданиям. И в школе, и на ферме – постоянное напряжение. Он приучил меня составлять планы на каждый день и твердо их придерживаться. Платил мне по десять центов за каждый трудовой час. Гораздо меньше поощрял брата. Билл не прочь был посачковать, увильнуть от обязанностей, особенно по отношению к животным, и папа его строго за это отчитывал.

– Как относился к искусству, к людям искусства?

– Не проявлял интереса – ни к театру, ни к живописи, ни к музыке. Мама старалась вытаскивать папу то на выставку, то в театр, то на балет, но он ходил туда с неохотой.

У него было много приятелей из среды искусства – актеры и актрисы, танцовщики, киношники, писатели – связи и отношения с ними он ценил, но к талантам и творчеству относился индифферентно.

В рекламе, где подвизался, его занимала не творческая, а практическая сторона.

Ничто из того, что он делал дома, не дышало искусством, кроме одного: его строительных работ. Тут он проявлял недюжинный дар пространственного расположения и дизайна, получалось и практично, и красиво.

Возможно, папа не возражал бы, если бы Билл и я обучались какому-нибудь искусству, но главной целью нашего воспитания он считал подготовку к жизненным испытаниям. Хотел, чтобы мы стали успешными врачами или учеными, часто говорил нам об этом, но мы не оправдали его надежд.

Страхи, депрессии, сопротивление

– Рассказывал ли вам отец когда-нибудь о своем нервном срыве в Чикаго?

– Нет, ни о каком нервном срыве никогда не рассказывал. Я узнал об этом от других только после его смерти. Не знаю, насколько серьезен был этот срыв и лечил ли его кто-нибудь. Думаю, вряд ли бы он кому-то доверился…

– Пожалуйста, опишите его чувствительность, как она проявлялась?

– Папа был человеком ранимым и скрытным.

Старался не задевать и чувства других, никогда не пытался кого-нибудь оскорбить или задеть. Не любил споры, трения, столкновения, уходил от этого. Собственные чувства маскировал внешним равнодушием. Старался быть вежливым, но был в этой вежливости несколько поверхностен.

В молодости, кажется, был чем-то противоположным, но с годами развил способность дистанцироваться. Никаких разговоров о чувствах не выносил – если к тому шло, просто уходил – или гулять, или в ванну, или на ферму собирать овощи, или собаку выводил на прогулку – все что угодно, лишь бы не касаться чувств.

– Какие предметы, события или люди вызывали у него страх?

– Когда мы подросли, папа, объясняя нам, что такое условные рефлексы, рассказал, что всю жизнь боится темноты, потому что страх этот закрепила в нем в раннем детстве его нянька.

Боялся и водить автомобили, никогда не садился за руль, не имел водительских прав. Зато ничуть не боялся водить моторную лодку, ездил легко и смело. Никогда не боялся болезней, бедности или каких-то житейских катастроф. На самолете летать не любил – наверное, побаивался, но иногда летал. Ну и, догадываюсь, боялся полового ослабления, импотенции …

– Выдавало ли что-нибудь в нем скрытые чувства вины и стыда?

– Не припоминаю. Если бы даже испытывал такие чувства, не выдал бы этого. Нет, не думаю, чтобы папа сильно грузился чувствами вины или стыда.

– Проявлял ли какие-то признаки депрессии или мрачности?

– Внешне его настроение бывало обычно ровным, и трудно было понять, что у него за душой, на подъеме он или на спаде.

В сильной, явной депрессии, на самом дне отчаяния он был только после смерти мамы. Эта депрессия продолжалась несколько лет и проявлялась в пьянстве. Наверное, у него и в другие времена бывали депрессии, не такие тяжелые. Они могли быть связаны с какими-то нелегкими решениями в его бизнесе или с какими-то скрываемыми личными переживаниями, побуждавшими его уединяться, отстраняться от повседневной суеты.