Доктор Лерн, полубог - [64]

Я заметил его неподвижность, бледность, напряженность взгляда, словом, все отличительные признаки припадка; кроме того, мне удалось определить, куда направлен с такой настойчивостью его взгляд человека, находящегося в сомнамбулическом сне. Он, оказывается, смотрел на тополь, движения которого были так страшны, что до ужаса напоминали любовные воинственные пожатия пальмовых листьев в оранжерее… Я вспомнил о записной книжечке. Не существовало ли какой-нибудь скрытой связи между с л а б о с т ь ю этого человека и о ж и в л е н и е м этого дерева…

Вдруг раздался глухой звук удара топора о ствол дерева. Тополь содрогнулся, задрожал… дядя привскочил на месте: выпавшая из его рук чашка разбилась вдребезги, упав на пол, а он, в то время, как кровь медленно приливала к его бледным щекам, схватился за ногу, точно топор дровосека ударил одновременно и дерево, и человека.

Лерн мало-помалу приходил в себя. Я сделал вид, что ничего не заметил, кроме обморочного состояния, и сказал ему, что ему следовало бы полечиться, так как эти часто повторяющиеся обмороки могут довести человека до могилы. «Знает ли он хотя бы, чем они вызваны?»

Дядя сделал головой знак, что — да. Эмма подбежала к креслу и засуетилась вокруг дяди.

— Я знаю, в чем дело, — удалось ему, наконец, выговорить, — сердцебиение… обмороки… на сердечной почве… я лечусь…

Но это была неправда. Профессор вовсе не лечился. Он сжигал свою жизнь, гоняясь за химерой, заботясь о своем теле не больше, как о старой рухляди, которую надо выбросить, как только она отслужит свою службу.

Эмма посоветовала ему:

— Что если бы вам прогуляться? На свежем воздухе вам будет лучше.

Он поднялся с места и вышел в парк. Мы видели, как он пошел по направлению к тополю с трубкой в зубах. Удары топора все учащались. Дерево склонилось, упало… Звук от падения напомнил землетрясение. Ветви задели дядю по лицу — он не сдвинулся с места.

Лишившись этого гиганта, Фонваль теперь казался еще более плоским, и я тщетно старался восстановить в своем воображении место уже позабытое, которое занимал в парке тополь и его вышину, уже казавшуюся легендарной. Лерн вернулся. Он даже не отдавал себе отчета, что подвергался опасности. Становилось жутко на душе при мысли, что он мог быть таким же рассеянным при своих рискованных опытах, например, при перемещениях душ, о которых упоминалось в книжечке…

Присутствовал я при одном из этих опытов. Я думал об этом с жутким чувством, с тем странным ощущением, которое я столько раз испытывал в Фонвале, с чувством человека, бродящего в абсолютной темноте ощупью. Случайно ли совпал обморок Лерна с волнением дерева? Или же между ним существовала какая-нибудь связь в момент удара топором по дереву?.. Конечно, достаточно было приближения дровосеков к тополю, чтобы обеспокоенные птицы улетели… И колыхание листьев легко было объяснить тем, что кто-то влез на дерево, чтобы привязать традиционную веревку…

Еще лишний раз я стоял на перекрестке всевозможных решений, интересовавших меня вопросов. Но мой мозг утратил свойственную ему проницательность: притупляющее действие цирцейских операций еще не прошло, а усиленный режим страстной любви, которым меня окружила Эмма с молчаливого благоволения дяди, тоже не имел в себе ничего, восстанавливающего силы.

А так как разврат был для меня всегда притягательной силой, то я так же не мог обходиться без Эммы, как ку-рильшик опиума без своей трубки или морфиноман без своего шприца. (Да простит мне глупенькая очарователь-ница это сравнение хотя бы из-за его верности!). Я осмелел настолько, что сплошь и рядом проводил ночи в комнате моей дарительницы восторгов, рядом с комнатой Лер-на. Как-то вечером он накрыл нас в ней и воспользовался этим случаем, чтобы назавтра повторить нам условия нашего контракта: «Полная свобода любить друг друга, но с непременным условием не избегать и не покидать меня. В противном случае, вы ничего не получите от меня». Говоря это, он обращался, главным образом, к Эмме, так как знал, как неотразимо действует на нее это обещание.

Я до сих пор удивляюсь и не могу понять, как я, по доброй воле, согласился на такое позорное предложение. Но женщина сильнее самого искусного заклинателя: выразительный взгляд любимых очей, непередаваемое грациозное движение тела — и вся ваша жизнь идет шиворот-навыворот; мы совершенно меняемся скорее и полнее, чем от прикосновения волшебной палочки или скальпеля хирурга. Что такое Лерн в сравнении с Эммою?..

Эмма… Я проводил с ней все ночи, несмотря на близость Лерна. Он помещался тут же, за перегородкой; он мог нас слышать, мог подглядывать за нами в замочную скважину… Да простит мне Бог, но должен сознаться, что находил в этой мысли какое-то возбуждающее средство, какое-то пикантное, порочное побуждение для продолжения наших оргий.

А между тем, и без этого какое блаженство… И с каждой ночью я все сильнее увлекался…

Простосердечная и непосредственная натура, изобрета-тельнейшая любовница, Эмма обладала даром удивительно разнообразить древний, как мир, акт любви, который неизменен в своей основе, но обряды которого тоже не менее разнообразны, чем мир. Она умела любить по-разному, не прибегая к этим занумерованным, упоминаемым во всех каталогах легкомысленных писателей XVIII века позам, к слову сказать, очень скучным, а благодаря каким-то оригинальным, трудно определяемым и очаровательным свойствам своей натуры. Она была многообразна в любви, развратна инстинктивно, моментально превращаясь из тиранической повелительницы в легкую податливую добычу. Правда, что ее тело легко поддавалось всем ее лукавым и забавным выдумкам. Так как, сплошь и рядом, поза и жесты необузданной куртизанки, благодаря какому-то непроизвольному целомудренному движению, или благодаря внезапно наступившей неподвижности, напоминали до полного обмана движения очень молодой девушки. Ах! Это тело обезумевшей девственницы, производившее такое странное впечатление недозрелости…