Доктор Ф. и другие - [18]
— Да, да, знаю, — кивнул я.
Брюс посмотрел на меня с изумлением:
— Знаете латынь? Кто бы мог подумать! Чтобы здешний офицер – и вдруг…
— Да нет, — пояснил я, — никакой я не офицер. Здесь, можно сказать, по частному делу. Вообще-то я учился на факультете классических языков.
— О! — восхитился философ. — Блистательный выбор! Иные пустые головы, пожалуй, сочли бы его совершенно бесполезным, но что может быть глупее погони за сиюминутной пользой. Ее может оценить разве только желудок, но никак не душа, о, нет!.. — После этого отступления он вернулся к прерванной теме: – Да, да, поверьте, я ничуть не стыжусь своего нынешнего места в жизни. Ведь главное, как говорили древние: nosce te ipsum,[5] а блага этого познания у меня, видит Бог, никто не отнимал… Если что меня и возмущает – так только эта рутинность: швейную машину – и ту никак для себя не выбью!.. А в остальном, право же, работа ничем не хуже других. Она даже, скажу вам откровенно, расширяет кругозор и раскрепощает мысль. Знали бы вы, сколько я передумал за это время!.. Да и привык – все же как-никак без малого четырнадцать лет при сем деле.
— Сколько?! — не поверил я своим ушам.
— Сколько изволили слышать. Вы, я так понимаю, новенький – оттого и не встречались. Обычно-то я не здесь работаю, моя мастерская во дворе. Но когда мороз, как нынче… руки, знаете ли, стынут, пальцы не держат дратву… Впрочем, вы правы – это ничуть не снимает с меня обязанности соблюдать нормы человеческого общежития, и если по моей милости вы не можете уснуть…
Мне стало искренне его жаль.
— Нет, что вы, пожалуйста, работайте, ничего страшного, — поспешил сказать я.
— Премного благодарен! — обрадовался толстяк. — Чрезвычайно великодушно с вашей стороны!.. К стыду моему, вынужден буду воспользоваться вашим великодушием – сами видите, сколько работы, а времени уже почти ничего. План каждый месяц повышают.
Я кивнул на груду обуви:
— Это все для Центра?
— Ну, и для филиалов, разумеется, — подтвердил Брюс, снова присев на табуретку и придвигая к себе колодку, — для всех шестнадцати. Никуда не денешься – хозрасчет. Кто-то же должен… — и, тяжко вздохнув, он склонился над очередным башмаком.
— Простите, что вмешиваюсь, — сказал я, — но почему бы вам не пойти снова работать по специальности?
Брюс поднял глаза:
— В Центр? Но мою вакансию там давно уже…
Я не выдержал:
— Черт возьми, дался вам всем этот Центр! Только и твердят! Свет клином на нем сошелся? Вы образованный человек, философ, кандидат наук; неужели нигде не смогли бы устроиться? Да я бы на вашем месте – куда угодно! Чем здесь, как в тюрьме…
— А что такое весь наш мир, если не тюрьма, как сказывал один датский принц, вероятно, вам небезызвестный, — задумчиво отозвался философ, — и кто мы все такие, если не бессрочные узники?.. К тому же, уверяю вас, кара, постигшая меня, исполнена величайшего смысла. Осмелюсь спросить, вы когда-нибудь читали сказку «Карлик Нос»?
— Когда-то в детстве…
— И не перечитывали с тех пор?
— Да как-то…
— Напрасно! — воскликнул философ. — Я вот как раз в детстве-то и не читал. С десяти лет воспитывался больше на Спенсере, на Шопенгауэре, и к чему пришел – сами видите. Только недавно открыл для себя эту воистину великую книгу! С тех пор не устаю перечитывать, едва выкроится свободная минутка, постоянно ношу с собой. Вот… — Он извлек из кармана пиджака потрепанную книжонку с упомянутой сказкой Гауфа в издании «Детгиза» 1952 года. — Какой Шопенгауэр, какой Беркли может сравниться?! Если вы запамятовали, разрешите вкратце напомнить вам сюжет. Хорошенький мальчик позволил себе насмехнуться на базаре над скрюченной старой каргой. За это он был превращен ею в морскую свинку, в каковом качестве долгие годы подносил ей обувь, и лишь через много лет выбрался из ее дома, став уродцем, карликом, вызывавшим лишь насмешки у детворы. Однако под конец, — уж не буду останавливаться на подробностях, — он все-таки завоевал большее, чем кто-либо, уважение окружающих. Ибо: ut ameris, amabilis esto…[6] Она, — философ потряс в воздухе книжонкой, — всякий раз вселяет в меня новые силы! Ведь это, право же, почти моя история! За такой же грех был превращен в пария! Фигурально говоря – в морскую свинку! Что ж, надо заново ковать свою жизнь, ибо faber est quisque suae fortunae,[7] надо с достоинством пройти через горнило испытаний, только in hoc signo vinces![8] И, я верю – воздастся, как воздалось герою этой мудрой книги! Лишь сей верой живу, только она согревает меня даже в самые холодные ночи!.. Обязательно перечтите, мой друг – тоже, ей-ей, не пожалеете!
— Да, как-нибудь на досуге… — пообещал я.
На этом толстяк сразу успокоился.
— Не пожалеете, — обретя прежнюю степенность, повторил он. И после паузы добавил: – Кстати, насчет того, что – воздастся… Совсем недавно узнал, что мое положение не так уж безнадежно. Я имею в виду перспективу своего возвращения в Центр. Выяснилось – есть шансы, что мою вакансию там со временем все-таки возобновят. — Он понизил голос: – Скажу вам по секрету – у меня там, в Центре, некоторые связи. Родственник – офицер пожарной охраны, это, как вы, надеюсь, понимаете кое-чего да стоит! Он обещал, что со временем… если, конечно, больше никаких проколов с моей стороны… то – непременно. Тем и живу. А уж через год, через пять – какая, в сущности, разница! Надо только запастись терпением!.. Все-таки связи так много значат в наше время! У вас в Центре случаем никого нет?
