Доктор-дьявол - [37]
.
Жили-были два человека: писатель и читатель.
Скоро, скажете вы? Верно. Что же, однако, делать: и стареньким приходится пробавляться, когда новенького нет.
Писатель был, конечно, фантазер и постоянно мечтал. Вставши утром, он постоянно надеялся, а к вечеру разочаровывался и впадал в отчаяние. Дело все в том, что он был приставлен волею судеб или по прихоти всемогущего Аллаха к страусу, сидящему в клетке. И в предвечной книге было начертано: «Сидеть писателю при страусе, пока тот не заговорит человеческим голосом и не начнет проявлять человеческих поступков».
А страус был читатель. Он сидел в своей клетке и оной был даже очень доволен. Когда однажды дверцы случайно остались отпертыми, все страшно испугались: «Наш страус непременно убежит». Тот, однако, повел себя вполне благонамеренно. Высунул из дверцы длинную шею, повел кругом маленькой головкой, похлопал глазами и сейчас же сконфузился. И до того почувствовал себя виноватым, что, забившись в угол клетки, сейчас же головой зарылся в песок. Так, по наблюдению ученых-естествоиспытателей, поступают и настоящие страусы в пустыне Сахаре. Почуют опасность, — тотчас голову в песок, а грузное тело, по несказанному легкомыслию, а может быть, и глупости, оставляют наружу, так что охотник может спокойно прицелиться и выстрелить в самое чувствительное место. Может даже поступить и проще: заряда даром не терять, а подойти и выщипать те перья, из-за которых и ведется охота на неразумных страусов. Перья сии идут, как известно, на украшение дамских шляп. Также из них делают боа. Бывает, что и роскошные бальные платья отделываются страусовыми перьями.
Хотя страус и не бежал из клетки, однако, высовываясь из нее, совершил все-таки поступок легкомысленный, человеческого же ничего не проявил, а поступил так, как и надлежит обыкновенному страусу, то есть голову зарыл в песок, а чувствительные части оставил наружу.
Решено было поэтому страуса все-таки наказать, и его по чувствительным местам больно высекли.
Тут в первый раз страус заговорил человеческим голосом, и писатель уже надеялся, что наступил момент. Но надежда сия была напрасна. Страус, вынув голову из песка, произнес:
— Это точно, виноват я, и за дело меня наказали. А потому позвольте поцеловать ручку.
И больше ничего человеческого страус не совершил и стал жить по-прежнему.
Однако же, сей случай навеки лишил спокойствия писателя.
— Хотя страус и не человеческие слова произнес, но все же человечьим голосом. Значит, может быть, когда-нибудь он и разумное что-нибудь скажет и разумные поступки совершать начнет.
И стал придумывать писатель, как выполнить написанное в предвечной книге всемогущего Аллаха. И стал писать и думать:
— Не иначе, как надо его гражданской слезой пронять.
Плакал писатель сорок дней и сорок ночей, наплакал целую бочку слез и споил ее всю страусу. А потом стал ждать, что из сего воспоследствует.
Воспоследовало, однако, не многое. Писатель, впрочем, радовался и, показывая страуса зрителям, всегда говорил:
— Видите, он уже научился вздыхать и плакать. Погодите еще немного, — и он сделается разумным существом.
И точно — страус и вздыхал, и плакал, но никак нельзя было сказать, от какой причины: от гражданских ли чувств, или от расстройства пищеварения.
Писатель, однако же, не унывал.
— Ежели плакать начал, то и смеяться может. И мы узрим невидимые для мира слезы сквозь видимый смех. Не иначе, как его сатирой пробрать нужно.
И вот писатель ежедневно становился перед страусом и начинал ему внушать:
— Ведь ты — пошехонец! Ты рака с колокольным звоном встречал! Ты реку толокном месил. Ты щуку на яйца сажал. Ты в трех соснах заблудился. Ты Бога во щах слопал.
Сначала страус ко всякой сатире относился совершенно равнодушно и, думая, что дело идет по-прежнему о гражданской скорби, вздыхал и плакал. С течением же времени как будто нечто уразумел. Стал смотреть внимательно, поворачивал голову направо и налево, даже ногу одну поднял.
А у писателя сердце замирало: вот-вот начнет совершать человеческие поступки! И действительно, начал нечто совершать. Вытянул шею, приподнял коротенькие крылья, стал в позу, да как загогочет:
— И-го-го-го-го!
Писатель даже оторопел.
— И-го-го-го-го!
Зрители, однако же, говорили, что страус научился не по-человечьему, а по-гусиному.
И опять задумался писатель:
— Плакать и смеяться он научился. Непременно теперь его надо реальной наукой пробрать, чтобы, значит, в разум вошел.
И стал писатель кормить страуса реальными науками, тот же с охотою раскрывал рот, проглатывал, крякал, а по истечении некоторого времени и переваривал. Писатель подал ему и Дарвина, и Спенсера, и Молешотта, и Бокля, и Адама Смита, и Родбертуса, Карла Маркса, Энгельса, Лассаля… Страус все кушал с охотою и весьма изрядно переваривал. Человеческой же речи не научился, а человеческих поступков тем паче не совершал.
Писатель начал приходить в отчаяние. Чем же ему, наконец, кормить страуса? И начал писатель с горя бросать в рот этого странного животного все, что ни попадет: прованское масло, перец, серную кислоту, гашиш, дурман, духи опопанакс, деготь, мед, газетные фельетоны. Потом вымазал его всего либеральным вазелином и напоил патриотическим квасом.
