Доктор Ахтин. Бездна - [25]

— Что держит меня? Что мешает сделать единственно верный шаг?

Вздрогнув от звука своего голоса, она на долгие минуты застыла в созерцательном положении: доктор Гринберг широко открытыми ничего не выражающими глазами смотрела на чистый лист бумаги, рассеченный линией на две части. Зажатая в правой руке ручка нацелена на любую часть, но нерешительно дрожит, словно движение направо или налево не имеет смысла. И в том, и в другом случае, выход у неё один.

Что бы она ни написала.

Какое бы решение не приняла.

Глубоко вдохнув, Мария Давидовна вышла из ступора и написала в первой графе фамилию с большой буквы — Ахтин.

— Сволочь, — сказала она ничего не выражающим голосом, — дал мне надежду на счастье, и смылся.

Ниже она большими буквами написала — СПИД .

— Подарил мне «подарок», и ушел. И ведь наверняка знал о том, что он вирусоноситель, ублюдок! — теперь в её голосе прозвучали стальные нотки.

Далее она мелко написала — одиночество.

— Я так устала все время быть одна, — разочарованно резюмировала она, — приходить домой и сидеть в четырех стенах, зная, что это навсегда. Пустые мечты, глупые надежды, мертвые розовые слоны.

Следующее слово в графе «За» — апокалипсис. Она хотела написать слово крупными буквами, но в последний момент передумала, и написала мелко.

— Зачем пытаться выжить, если это никому не нужно. Я не хочу видеть, как человечество агонирует. Если Ахтин прав, то я бы хотела уйти до того, как всё это развалится и станет прахом. Если же он неправ, то все равно мой личный апокалипсис уже наступил.

Над следующим словом она думала долго, и все-таки написала его — работа.

— Мне некуда стремится, в своей профессии я достигла того уровня, когда уже не интересно то новое, что может произойти. Я заставляю себя утром идти туда, и не важно, что это происходит только в последние месяцы. Ничего в ближайшие годы не измениться, поэтому…

Мария Давидовна не закончила фразу, потому что не хотела произносить нецензурное слово вслух. Усмехнувшись, она подумала, что интеллигентность не позволяет ей говорить эти слова, даже когда она разговаривает сама с собой. Затем она поднесла ручку к блокноту и быстро написала большими буквами — ДОЧЬ.

— Зачем обрекать новую жизнь на быструю смерть? Она родится, возможно, проживет несколько лет и умрет от иммунодефицита. К тому же, я могу умереть раньше, оставив её сиротой. Лучше и для неё, и для меня, чтобы этого даже не произошло.

Мария Давидовна сидела на диване, смотрела на свои записи и покачивалась телом вперед-назад. Однообразно и непрерывно. В её глазах не было жизни, а в движениях — смысла. Она мысленно перескакивала от одного слова к другому, раз за разом приводя одни и те же доводы. Аргументы громоздились друг на друга, создавая многоярусную конструкцию, — ненадежную и шаткую, но вполне устойчивую. Другого выхода не было. Любое другое решение казалось очевидной глупостью.

Мария Давидовна сжала руками голову и закрыла глаза.

То, что казалось таким очевидным и необходимым, категорически не хотел принимать разум.

— У меня есть еще графа «Против», — словно оправдываясь, пробормотала она.

Открыв глаза, доктор Гринберг нацелилась ручкой и быстро написала — дочь.

— Она — это всё, что у меня есть, — сказала она громким голосом, словно хотела кому-то что-то доказать, — это частичка Ахтина. Если попробовать сделать всё правильно, то на фоне лечения вирус может не попасть к ней. Она избавит меня от одиночества, и вернет интерес к работе, потому что мне будет для кого жить и зарабатывать деньги. Апокалипсиса не будет, потому что этого не может быть. И моя маленькая девочка заслуживает того, чтобы хотя бы попытаться чуть-чуть пожить. И если я умру раньше, то она хотя бы будет знать, что я её люблю.

Последние слова Мария Давидовна практически выкрикнула, и после этого, наконец-то, разрыдалась, смывая слезами ужас своих мыслей.

9.

Мы идем быстрым шагом — Виктор впереди, за ним я, и Валентин у меня за спиной. Из-за облаков периодически выглядывает солнце, и, если лучи попадают на лицо, то ощутимо греют. Вокруг густой и невысокий ельник, настолько однообразный, что из него, кажется, нет выхода. Мы идем вдоль ручья. Так решил Виктор.

— Ручей выведет нас к реке. Кроме того, он течет на запад, куда нам и надо.

Валентин никак не среагировал на его слова, — после того, как у навигатора за несколько секунд закончился заряд батареи, он выглядел, как обиженный ребенок, у которого отняли игрушку.

Я не против идти вдоль ручья, потому что еще не знаю, куда мне надо. К людям, чтобы растворится среди теней, или в тайгу, чтобы на время стать отшельником. В первом случае, у меня возникнет непроизвольное желание вернуться к Марии, что сейчас совершенно несвоевременно. Во втором, — впереди зима и минимум шансов на выживание.

Виктор оборачивается и смотрит по сторонам, словно не может узнать местность. Он молчит, но я уверен, что наш проводник не знает, куда мы идем. Резко свернув, Виктор направляется к высокой старой ели, которая стоит на маленьком пригорке и возвышается над остальным лесом.

— Надо забраться наверх и посмотреть сверху, — говорит он, скидывая рюкзак с плеч, — можете пока отдыхать. Я сейчас быстро, туда и обратно.