Доказательство силы - [2]

В Крыму же… ладно, не стоит о грустном, но местное пиво Дибич в рот не брал после чешского. И Тамара (угадал Градов) все чаще закидывала удочки: не пора ли, пока не поздно, задуматься о смене жизненного пути? В стране большие изменения, происходят они стремительно, и все больше знакомых меняют привилегии, даваемые мундиром, на перспективы частного бизнеса. А кто не успеет, тот опоздает.

Он и сам в последний год задумывался о гражданской карьере. Пока был жив отец, такое казалось непредставимым, но отца не стало прошлой зимой.

Дело в том, что Дибич происходил из семьи с давними традициями. Из рода потомственных защитников Отечества. Причем начиная с Ивана Дибича, сменившего в позапрошлом веке военную карьеру на службу в Отдельном корпусе жандармов: войны, где сражались его потомки, были тайными, невидимыми миру.

Резкий разворот, случившийся в жизни страны семьдесят с лишним лет назад, не сбил Дибичей с избранного пути. Они по большому счету были аполитичны: цари и генсеки приходят и уходят, а Россия остается. Остаются ее рубежи и интересы, их надлежит защищать. И враги остаются, их надлежит уничтожать. Вот и все политическое кредо.

На Станиславе Дибиче в прямой, как стрела, истории рода случился сбой. Гены не так сцепились, наверное. Призвания резать глотки, даже во имя Отечества, он не ощущал. Он вообще предпочел бы гражданский вуз, но о таком и речи пойти не могло. Единственное, что Станислав смог сделать, не нарушая семейных традиций, — выбрать службу в радиотехнической разведке, заняться делом нужным, но без рукопашных схваток, взрывов, стрельбы и прочих спецэффектов.

Поразмыслив, отец дал на то свое благословение.

Но отец умер.

А жизнь продолжалась.

* * *

В Бельбек Дибич приехал без водителя, сам сел за руль, рассчитывая по дороге выложить Градову предварительную информацию, однако при первых же его словах полковник молча поднял ладонь: прикрути, дескать, фонтан. И Дибич послушно умолк, не стал рассказывать, что сегодня внепланово проверил машину на предмет подслушиваюшей техники, поскольку параноидальная подозрительность Градова давно стала притчей во языцех. И если параноить с ним за компанию по полной, то он прав: «Волга» почти час стояла без присмотра, и кто знает, сколько хитрых приборов на нее успели навесить.

И только после получаса, прошедшего в гробовом молчании, полковник сделал новый жест: останови.

— Рассказывай, — коротко приказал Градов, когда офицеры отошли на три десятка шагов от замершей на обочине машины.

— Сначала пропал боец Омельченко, из старослужащих. Ушел по-тихому, без оружия. Мы…

— План оперативных мероприятий для таких ситуаций можешь не пересказывать, — хмыкнул Градов. — Давай сразу к сути.

— Мероприятия результата не дали, решили, что упустили, и стали ждать, когда он объявится на родине. Ориентировку, естественно, отправили сразу.

Полковник кивнул. Дезертировавшие солдатики богатством фантазии не отличаются, прятаться толком не умеют. Действия их предсказуемы, как бег стронутого с лежки зайца: тот всегда закладывает круг и возвращается туда же, под выстрел охотника.

— Боец объявился в части, прямо на территории. Вел себя неадекватно и… — Дибич помялся, не зная, как точнее сформулировать, — …и выглядел странно.

Учитывая обстоятельства, формулировка была необычайно мягкой, потому что вчера, когда его подвели к беглецу, Дибичу показалось, что в части появился отец Омельченко, непонятно зачем натянувший форму сына. Лицо вроде бы и то же, но принадлежало оно не двадцатилетнему солдатику, а человеку на четверть века старше: морщины, пигментные пятна, седина…

Услышав об изменениях внешности, полковник поинтересовался:

— В чем заключалась неадекватность поведения?

— Омельченко утверждает, что не покидал пределы части. Что выпил, испугался ответственности и решил подремать часок в укромном уголке и ни про какие три недели знать не знает, ведать не ведает. Мне показалось, что не врет. Глупо так врать…

— Где сейчас Омельченко?

— В изоляторе.

— Что с ним?

— Общая слабость, потеря сил… — Капитан вздохнул. — Полное истощение организма.

— Посмотрим… — туманно пообещал полковник. — Изолятор охраняют?

— Так точно. Второй раз не исчезнет.

— Кто именно охраняет?

— Два бойца из Туркмении. Надежные парни, что угодно поручить можно — главное, умело растолковать, чего от них хочешь. По-русски говорят плохо, так что, если Омельченко снова начнет бредить, ничего не поймут и не растреплют.

— Это правильно, — одобрил Градов. — Кто первым обнаружил вернувшегося бойца?

— Замполит. Столкнулся с ним у казармы и сразу увел в штаб.

— Замполит, замполит… — задумчиво повторил полковник, словно припоминая.

Затем продемонстрировал, что поинтересовался перед вылетом не только личным делом Дибича:

— Челищев Олег Янович, шестьдесят третьего года, холост, имеет взыскание на прошлом месте службы за действия, порочащие честь и достоинство офицера. Он?

Капитан подтвердил: он самый. Про честь, достоинство и порочащие их действия Дибич услышал впервые, но не удивился: с Олежки станется. Раздолбаем капитан Челищев был редкостным, но при этом языком чесал гладко и умело растолковывал военнослужащим их задачи в свете последних решений партии и правительства. А вот после пятой или шестой рюмки у Челищева начинались совсем другие речи, за которые он давно оказался у Дибича «на карандаше» как слабое звено, потенциальный объект вражеской вербовки.