Доказательство любви - [39]

– Нет. Мне скорее не нравится лорд Блейкли. Любопытно, почему вы так часто играете маркиза?

– Играю маркиза? Я и есть маркиз.

– А я – мадам Эсмеральда. И миссис Маргарет Бернард. Вы думаете, я не могу распознать фасад?

Гарет запнулся.

– Фасад? Что же, по вашему мнению, я скрываю?

Она склонила голову набок и внимательно посмотрела на него.

– В вас присутствуют все признаки человека, бывшего очень неуклюжим, неловким ребенком. Мальчика, чья внутренняя жизнь не особенно заботила родителей. Мальчика, жившего собственной жизнью, – тихого, усердного. Возможно, слишком тихого и слишком погруженного в естественные науки, которому казались необыкновенно скучными спортивные упражнения и охотничьи выезды. Когда вы встречали других детей своего возраста, они казались вам бестолковыми. А когда они собирались в группы, как это им свойственно, вы боялись, где-то глубоко внутри, что они смеются над вами.

– Интересная теория. Жаль, что у вас полностью отсутствуют доказательства. – Гарет старался сохранить в голосе холодность. Его руки дрожали. Он вспомнил свои первые ужасные годы в Харроу[9]. Он старался забыть о них, вычеркнуть их из своей памяти, однако ее слова вернули их снова, и он снова ощутил чувство подступающей тошноты.

Следует оставаться на высоте. Надо думать о соблазнительном теле, о сладости ее объятий. Он постарался сосредоточиться на этих обжигающих мыслях и спрятать жуткие детские страхи, которые она пробудила к жизни своими словами.

Но она не позволила ему ничего скрыть.

– Да, да, именно так. Они все смеялись над вами.

Они делали это. Он стиснул руки, вспомнив чувство беспомощности, что не покидало его тогда.

– Потом вы обнаружили, что способны заставить их остановиться. Они не смогут смеяться над каменным истуканом. И они все боялись вашего положения в обществе.

– Все это не относится к моему предложению. Вы расскажете Неду, что обманывали его. Я затащу вас в постель.

– Но это совсем не то, что хочет каждый из нас, милорд. Вы не хотите, чтобы лорд Блейкли затащил меня в постель. А я думаю, что вы забыли, что значит быть Гаретом – просто Гаретом. И все страдают от этого. Я страдаю. Нед страдает. – Она умолкла на минуту. – Даже ваши слуги страдают. Как вам удалось научить их не улыбаться?

– Я не могу нести ответственность за выражение на их лицах.

– Правда? Назовите хоть одного из них, которого вы видели улыбающимся.

Назвать? Гарет привык воспринимать большинство своих слуг как некую безымянную массу. В тех редких случаях, когда он обращал на них внимание, они полагали за лучшее спрятаться за метелкой из перьев, которой обычно смахивали пыль. Слугам следовало держаться где-то на зад нем плане. Гарет даже иногда сомневался, что его слуги – настоящие люди. Они наверняка имели какие-то личные чувства и эмоции. Однако это вовсе не означало, что он намеревался вдаваться в подобные детали.

Мадам Эсмеральда нахмурилась, глядя на него.

– Ну, есть Уайт, – в конце концов произнес он.

– Уайт – это…

– Мой поверенный.

– Превосходно, – заключила мадам Эсмеральда. – Сделайтесь с ним друзьями.

– Что? Друзьями?

– Да, друзьями, – подтвердила она.

– Невозможно. Я скорее заполучу вас в свою постель.

Это было самое ужасное задание, которое она могла только придумать. Худшая часть его какого-то предательского органа, возможно печени, очень хотела подчиниться ее приказанию. Он хотел бы разговаривать с этим человеком так, будто это было совершенно нормально.

– Я не могу сделаться его другом.

– Почему бы и нет?

– Он у меня на службе, – возразил Гарет. – Подумайте, какое у него может быть происхождение. Мадам Эсмеральда, я – маркиз. – Он сложил руки на груди и кивнул. – Уверен, даже вы понимаете, что я не могу заводить дружбу с кем ни попадя. – Он спорил скорее с собой, чем с ней.

– Один человек, – заметила мадам Эсмеральда, – это вряд ли «все». А кроме того, человека, которого вы сами тщательно отбирали на эту должность, вряд ли можно назвать «кем ни попадя».

Его заботила не перспектива иметь друзей, его пугал сам процесс заведения дружбы. Гарет вспомнил те самые первые годы в Харроу. Ему никак это не удавалось. Он пытался, он прикладывал эти первые, столь тяжкие усилия, но это было чудовищно медленно. Все остальные его сверстники образовывали свои маленькие группки очень быстро, он один оставался в стороне. Он не был изгоем – в этом заслуга его происхождения, – но он всегда находился в изоляции. Два года робких, застенчивых предложений, мягко, но упорно не замечаемых окружающими его детьми. Два года остроумных реплик, так и оставшихся в его голове, которые ему так и не удалось вставить в беседу, рождавшиеся у него, когда нужный момент был уже упущен.

– Да не смотрите на меня так сердито, – попросила она.

То, что сначала было неуклюжестью и изоляцией, вскоре превратилось в превосходство и веру в собственную исключительность, презрительное одиночество. Он больше не стремился снискать одобрения окружающих. Оно и так было ему гарантировано. Она нанесла ему тяжкий удар, пробудив старые воспоминания. Так, будто она была ему ровней, будто имела право тревожить его прошлое. Будто он относился к тому сорту людей, что заводят дружеские отношения со своими поверенными, кто может