Догоняющий радугу - [15]

Со временем страсти, связанные с этой историей, улеглись. Но не для Виталия. Записка, оставленная Володей, потянула за собой длинный шлейф неприятных последствий, который, как я понял, тянулся до сих пор. Следствие по уголовному делу, заведенному по факту самоубийства, очень заинтересовалось загадочной тетрадью, упоминавшейся в записке. Судя по тому, что и на пятом курсе Виталия продолжали вызывать в прокуратуру на допросы, следствие отрабатывало версию, по которой его рукопись сыграла не последнюю роль в Володиной гибели. Тетрадь Виталий не выдал. Позднее он признался мне, что надежно спрятал ее, а следователям говорил, что потерял, и вообще там ничего такого не было. В комнате у Виталия произвели обыск и, естественно, обнаружили самиздат и прочую запрещенную литературу. Тут уж им заинтересовались ребята сначала из университетского особого отдела, а потом и из управления областного КГБ. Уголовное дело против него тогда не возбудили, так как достаточных оснований не нашли, но нервов потрепали немало. Нечего и говорить, что о «рассаднике тлетворного воздействия на товарищей» в его комнате было незамедлительно сообщено в учебную часть. Виталий был пропесочен на студенческом собрании (особо рьяные активисты тут ему припомнили, что он защищал наркомана), немедленно исключен из комсомола (что, впрочем, не особенно его расстроило) и на текущий семестр лишен стипендии. Но из института его не отчислили, видимо, учитывая отличные показатели в учебе.

Когда и эти страсти поутихли, я поинтересовался у Виталия, что это за тетрадь и правда ли, что это она могла так повлиять Володе на мозги. Тогда он ответил, что там разные короткие размышления, которые он записывал, продолжает записывать и, может быть, когда-нибудь даст почитать мне. Правда, после того, как она побывала у Володи, он опасается давать это еще кому-нибудь. При этом он добавил кое-что интересное, запавшее мне в память:

— Алекс, понимаешь, Вова слишком стремился к путешествиям за пределы обыденности. Но он не был к ним готов. Прежде чем пытаться ходить, тем более так далеко, надо научиться крепко стоять на ногах. А Вова, к сожалению, так и не научился. Я не раз пытался его образумить, но ты же знаешь, что он был за человек.

Тетрадь он мне тогда так и не показал. А потом я уже и сам забыл о ней — наступила преддипломная практика, и мне стало не до того.

Вспоминая и переживая заново те события, я не заметил, как наступил вечер. Я вдруг ощутил огромную усталость. Чехарда впечатлений за последние двое суток была слишком тяжелым испытанием для моей психики. Я посидел еще немного в состоянии безмыслия, слушая колокольный набат в мозгах. Голова была чугунная. Нет, надо срочно ложиться, решил я, иначе у самого поедет крыша. Я еле добрел до кровати, не раздеваясь, рухнул и провалился в глубокий сон.

Глава 8

Когда я проснулся, было уже одиннадцать утра. Такой поздний подъем был мне несвойствен. Но, несмотря на долгий сон, отдохнувшим я себя не чувствовал. Напротив, все еще не мог прийти в себя от всего, что свалилось на мою голову. Некоторое время я лежал в кровати, перебирая в уме все странные события с момента прибытия сюда, особенно визит следователя ФСБ и разговор с ним, который окончательно поверг мое умственное и душевное состояние в сумятицу. Мне вдруг подумалось: а не сон ли все это, как в прочитанной в детстве книжке «Алиса в стране чудес»? Я рывком вскочил с кровати. На столе лежала визитная карточка, оставленная Шацким, и неопровержимо свидетельствовала: все произошло наяву.

Минут пятнадцать мне понадобилось, чтобы разогнать сонное оцепенение, приседая и отжимаясь от пола. Затем я принял холодный душ и выпил пару стаканов крепкого чая. Это помогло кое-как справиться с внутренним хаосом и мобилизовать силы для того, чтобы начать действовать. Я осознал с предельной ясностью, что если сейчас же не выброшу из головы все произошедшее и не займусь своим делом, то мои намерения будут надолго парализованы. Мне вспомнились слова Ильи о том, что он в любой момент готов к походу, и я сказал себе: «Отлично! Тогда вперед, и немедленно, сейчас же!»

Я действительно ощутил прилив сил, бодрости и уверенности в себе. Сборы заняли не больше получаса. Еще полчаса ушло на дорогу до дома Ильи. По дороге я размышлял, что ничего страшного, в общем-то, не произошло. Наоборот, здорово, что мой давний друг здесь, пускай и занят какими-то своими непонятными делами. И — вот ведь игра случая! — нам с ним, как выяснилось, даже по пути, и вполне возможно, что мне удастся его догнать. Вот только письмо его никак не шло у меня из головы — общая тональность была какая-то прощальная, было в нем что-то похожее на завещание, адресованное мне лично. От этого в глубине души я испытывал смутное беспокойство, от которого хотелось поскорей избавиться.

Илья был дома. Мое появление и предложение прямо сейчас отправиться в дорогу он воспринял весьма охотно, поэтому немедля стал собираться, лишний раз убедив меня в том, что просто рожден для того, чтобы быть в пути. Я даже позавидовал его энергии. О письме Виталия и уж тем более о вчерашнем общении со следователем я, разумеется, рассказывать ничего не стал. Все происходящее ясно давало понять, что все, связанное с пребыванием здесь Виталия, отнюдь не способствует выполнению моей задачи. Уточнив детали предстоящего пути, Илья напомнил: