Догони свое время - [21]

Все дружно захлопали. Особенно сильно хлопал Толян, по лицу его расплывалась глупая улыбка, он со значением подмигивал мне и притоптывал на месте с нетерпением приступить к делу.

Оставалось только угостить наших хозяек морсом – и всё. А потом, если хватит смелости, можно поиграть и в молодожёнов.

Толян, взяв у меня из рук бутылку, сковырнул зубами металлический нашлёпок, и, выплеснув из стаканов воду, аккуратно, чтобы отстой не попал в посуду, наполнил их нашим питьём.

Оля, подозрительно показав на бутылку, сказала, что она, наверное, морс пить не будет, там чего-то плавает…

– А-а, это фабричный отстой! Морс из фруктов делают, вот и плавает… – Толян беззаботно махнул рукой и первым выпил стакан, поставил его на кирпичи, затем поморщился, словно выпил чистейшего спирту, зацепил кусочек хлеба, положив на него кружок огурца, жмурясь, занюхал, и, сунув в рот, стал усиленно жевать.

Зина Большая тоже, махнув рукой, изображая из себя пьяницу, залпом опрокинула стакан и с размаху поставила его. Один из кирпичей подвернулся, и бутылка, звякнув, упала на него и раскололась.

Оля плаксиво уставилась на пенистую лужицу, промямлив, что ей «водки» не досталось. Я погладил её по спине, сказав, что завтра обязательно ей принесу настоящее ситро, и без отстоя.

Зина Модестова, по прозвищу «Большая», не успела прожевать кусочек хлеба, как глаза её расширились, она побледнела, сложилась пополам, хватаясь за живот, и из неё фонтаном выбросило всё наше снадобье.

Потом мне пришлось отпаивать её бабушкиным компотом. А Толяну – хоть бы что!

– Дозу перебачил, переборщил – сокрушался он, – а то бы Зинка с Олькой наши были. Сукой быть! – и он снова зацепил ногтем большого пальца передние зубы и сплюнул.

16

Вообще Муня был большим выдумщиком. Мужские гормоны в нём играли почём зря. Четырнадцать лет – пора созревания. В это время разница в год-два возраста особенно заметна и непреодолима. Толян во всем был для меня недосягаем.

Купаться мы ходили на лодочную пристань, что располагалась под крутым спуском, заросшим лопухами и крапивой берега Цны. Как раз там, где сегодня располагается технический университет, а в те времена это было здание суворовского училища. Будущие офицеры с городскими ребятами не якшались, и купаться ходили организованно, строем, под барабанный перестук, на оборудованный для купание берег выше пристани, где и мы с Толяном купались. Туда же, к суворовцам, покрасоваться и пофасонить, сбегались молоденькие купальщицы со всего города.

А как не сбегаться?! Там прямо из воды вставали вышки для прыжков в воду, дно каждый год чистили, плавательные дорожки были огорожены толстыми канатами, на которых можно хорошо покачаться. Да и романтические надежды на свидания будущих красавиц давали о себе знать. Были даже две металлические кабины-раздевалки, разделённые тонкой переборкой – мужская и женская.

Мужская раздевалка обычно пустовала, а в женскую постоянно туда-сюда шныряли девочки посекретничать или отжать выцветшие на солнце за лето купальники, маленькие чашечки которых уже будили моё, ещё не устоявшееся, воображение.

Мы с Толяном ходили туда больше поглазеть на праздник жизни, а купались на лодочной пристани, ныряя между трущихся бортами плоскодонок. Из-за отсутствия трусов мы купались нагишом, распугивая серебряных мальков, которые в панике выстреливались из воды, высверкивая на солнце.

Однажды Толян сидел-сидел, глубоко задумавшись, раскуривая подмокшую папиросину «Север», пачку он прятал под восьмиклинку-бобочку – и мать не увидит, и курево не мнётся. Сидел-сидел Муня и быстро с хрипотцой сказал: «Пойдём!». И мы пошли в сторону купальни, где ойкали и визжали девочки, барахтаясь в воде и раскачивая толстые, как жерди, канаты. Там было весело. Муня прибавил шагу.

Я на ходу тараторил в спину другу, что нам без трусов – как купаться? Засмеют или, того хуже, набьют морду. Вон там их, краснопёрых, имея в виду суворовцев, сколько!

Толян, остановившись, хлопнул меня по затылку ладонью и сунул обсосанный чинарик мне в рот:

– Кури и не кашляй!

…Мы лежали на зелёной травке возле женской раздевалки, посматривая на голенастых цыплячьего вида девчонок примерно нашего возраста. Мне было скучно. Посиневшие, тощие в пупырышках лодыжки меня не взволновали. Но Толян, судя по всему, что-то соображал. Ноздри его раздувались, глаза бегали туда-сюда, кадык на тонкой шее двигался, острый и выпуклый. Муня жадно сглотнул слюну, закурил папиросу, цвиркнул в сторону гомонящих девчонок длинную струю и нырнул в мужское отделение раздевалки. Я двинулся за ним, недоумевая, зачем ему вдруг понадобилось идти туда.

В раздевалке было прохладно и сыро и пахло рыбой. За перегородкой теснились девочки, и их короткие смешки, видно, насторожили моего друга. Он зашарил глазами по загородке, отыскивая щёлочку посмотреть: над чем они там хихикают?

В железном листе щелей не было, а отверстия не просверлишь, а посмотреть очень хочется.

Пошарив для верности по ржавому листу руками, Муня присел на корточки. От земли до переборки было сантиметров двадцать – не увидишь! Тогда Толян опрокинулся на спину, оглядывая снизу костистые лодыжки юных купальщиц.