Догмат искупления в русской богословской науке - [4]

ВВЕДЕНИЕ

Учение об искуплении, или о Божием домостроительстве спасения человека (это последнее наименование чаще употребляется святыми отцами), составляет, по существу, все содержание новозаветного благовестия. В самом имени воплотившегося Сына Божия: Иисус — Спаситель (см.: Мф 1, 21) — оно находит свое наиболее краткое выражение.

Неизменное и постоянное верование Церкви в истину спасения человека воплотившимся Сыном Божиим в существе своем никогда, даже и в отколовшихся от Церкви, но сохранявших наименование христианских исповеданиях, не подвергалось сомнениям и отрицаниям.

Даже больше: в период догматических споров (III —VIII) всякая догматическая проблема рассматривалась отцами Церкви по отношению к этой основной христианской истине.

В этом смысле все богословие Православной Церкви можно называть сотериологичным[3].

Догматически учение о совершении нашего спасения Единородным Сыном Божиим изложено во вселенском (никео–цареградском) Символе веры, где перечислены все спасительные «домостроительные» действия: от «спасения нашего главизны» воплощения и до «спасительного вознесения».

Но если спасение человека является плодом всего «воплощенного домостроительства», то крестная смерть Сына Божия занимает центральное место среди всех Его домостроительных действий («величайшее дело Его домостроительства — Его смерть за нас», — говорит святитель Симеон Фессалонитский[4]), и потому сам догмат искупления понимается иногда как слово о Кресте (см.: 1 Кор 1, 17), учение о значении для нашего спасения страдания и смерти Сына Божия[5].

Приблизить истины откровения к человеческому пониманию стремилось христианское «любомудрие» с самого начала существования христианства. Но в разные периоды истории Церкви не только сами вопросы ставились неодинаково, но и на одинаковые вопросы, конечно, не затрагивающие откровенной сущности вероучения, давались различные ответы. Это особенно имело место в отношении истолкования догмата искупления и ответа на вопрос: почему крестная смерть Сына Божия была необходима для спасения мира? Объяснение причины этого можно найти в первых главах Первого послания апостола Павла к Коринфянам.

Средоточие христианской проповеди — «Христос распятый» — не познается человеческой мудростью, проповедь о Нем — для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие (1 Кор 1, 23). Но и самими «призванными» из сокровенных в Нем силы и премудрости (см.: 1 Кор 1, 24) раньше воспринимается сила.

«Иисус Христос принес нам прежде и главнее всего новую жизнь»[6], и истина искупления составляет тайну этой жизни, а не мышления человеческого и воспринимается непосредственно верой[7]. Это непосредственное восприятие истины спасения, ощущение новой жизни (возрождение), ею вызываемой, и было явлением духа и силы (1 Кор 2, 4) апостольской проповеди о Христе распятом.

При ослаблении религиозной жизни по мере уменьшения восприятия силы проповеди растет восприятие ее соблазна и безумия (см.: 1 Кор 1, 23) и, естественно, являются попытки раскрытия заключенной в ней Божией премудрости (см.: 1 Кор 1, 24).

Но премудрость Божия, тайная и сокровенная (см.: 1 Кор 2, 7), доступна немногим и не принимается душевным человеком (см.: 1 Кор 2, 14). Поэтому такие попытки остаются в основном убедительными словами человеческой мудрости (см.: 1 Кор 2, 4) — они всегда определяются мировоззрением своего времени, ибо иначе не удовлетворяли бы современников и не достигали своей цели, поэтому же они скоро стареют и изменяются.

Но относительный характер не уменьшает их значения: их необходимость выясняется из постоянной в них потребности, и они принимаются Церковью как труд человеческой мысли, поставленной на службу Божественному откровению.

Святитель Григорий Богослов допускал некоторую свободу в «любомудрствовании» о Христовых страданиях. «Касательно этого, — говорит он, — и успеть в своих исследованиях небесполезно, и не получить успеха неопасно»[8] при безусловном признании сущности догмата как исходной точки в богословствовании.

Но такие попытки истолкования догмата искупления, помимо своей практической (апологетической) ценности, могут иметь различную богословскую значимость, как более или менее раскрывающие сокровенную в догмате Божию премудрость.

Конечно, не иное что, как эта премудрость, составляет содержание Божественного откровения, но свойство ее таково, что доступна она только совершенным (см.: 1 Кор 2, 6), открывается от Духа Святаго имеющим ум Христов (1 Кор 2, 13, 16), то есть от человека требуется духовность (см.: 1 Кор 2, 15), чистота и подвиг, как необходимое условие истинного богословствования. Восприятие Божественной премудрости есть в существе своем ее созерцание. «От Духа Святого научаются… всякому разумению и познанию, и всякому слову премудрости и ведения таинственнейшего… и наипаче тайны домостроительства Его во спасение наше»[9].

Поэтому так важны мысли и высказывания святых отцов, они обнаруживают глубочайшее постижение тайны искупления, бесконечно отличающееся от изменяющейся мудрости человеческой (см.: 1 Кор 2, 13).

Эти драгоценные святоотеческие указания для разумения смысла Священного Писания, при полной верности сформулированному догматическому учению, и должны быть положены в основание каждой попытки систематического изложения учения об искуплении, как и других догматов.