Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [5]
Нина Гаген-Торн
Нина Ивановна Гаген-Торн. 1926 год...............................................................
Почему-то я думал всегда, что Гаген-Торн — баронская фамилия, но достоверно (и то без документов) только одно — что дворянская. Кто-то из предков Нины Ивановны бежал в Россию из Швеции после какой-то дуэльной истории, здесь выслужил новое дворянство — российское.
Нина Ивановна родилась в 1900-м, умерла в 1986 году. Познакомились мы с ней в конце 60-х, и я никогда не забуду ее лица — ясного и простого. В ней была почти веселая готовность ко всему. Сразу видно — петербургский человек. Нина Ивановна была одной из последних учениц Андрея Белого.
Она печалилась о том, что, когда умрет, ее архив отойдет Академии наук — поскольку ее труды по этнографии очень известны — и будет тонуть в пыли много десятилетий, и никто не узнает, что она была поэт и прозаик и автор мемуарно-философской книги «Метогіа».
Первый раз Нину Ивановну арестовали в 1936 году. Отпустили в 1942-м. Снова схватили в 1948-м — прямо в библиотеке Академии наук. В общей сложности провела она в заключении 12 лет и еще отбыла год в ссылке.
Нина Ивановна Гаген-Торн была необыкновенный, замечательный человек. И прозорливый мыслитель. Россия не имеет права ее забыть.
Самуил Лурье
Я буду писать о тех, у кого была какая-нибудь вера, дававшая силу жить не ломаясь.
Прежде всего, о «неотказавшихся ленинцах», как они себя называли, которых я встретила на Колыме. Они признавали свою связь с троцкистской оппозицией. Утверждали основные требования оппозиции, первым из которых было: опубликовать посмертное письмо Ленина, которое скрыл Сталин, тем самым нарушив партийную демократию.
Они считали, что Сталин диктатуру пролетариата обратил в диктатуру над пролетариатом и ввел недопустимый террор, что коллективизация, проведенная насильственным путем, с полным порабощением крестьянства, не приближает социализм, что тактика партии, ведомой Сталиным, дискредитирует идею коммунизма.
Спасти эту идею может только жертвенная кровь коммунистов, вступивших в борьбу со сталинской линией. Они шли на это. Из ссылки на Колыму гнали их по Владивостоку, около сотни человек. Они шли и пели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу». Конвойные били их прикладами, но пение не прекращалось. Загнали в трюм, но и оттуда слышалось пение. На Колыме они объявили голодовку, требуя политического режима: переписки, разрешения читать, отделения от уголовников. На пятнадцатый день их стали искусственно кормить. Они не сдавались. На девяностый день администрация обещала выполнить требования. Они сняли голодовку. Их развезли по разным лагпунктам, обещая, что там будут требуемые условия. Потом постепенно снова свезли в Магадан и отправили в страшную тюрьму — «дом Васькова», возбудив новое дело. Они знали, что будет расстрел, и на это шли. Это были мужественные люди. Вероятно, все они погибли, но веру свою в необходимость борьбы за по-своему понятый коммунизм сохранили.
Другие «хранители веры» — националисты недавно присоединенных республик Прибалтики и Западной Украины. Националистов было немало, но я почти не встречалась с настоящими, активными, с их борьбой в лагерях. На 10-м лагпункте при шмоне у группы молодых литвинок отобрали листочки с текстом песен на литовском языке, в виньетке дубовой ветки с желудями — эмблемой литовской самостоятельности. По баракам шептались: «Нашли… Они хотели праздновать День Литвы… Все забрали, и их увезли… Теперь только строже режим будет… Бумагу совсем отберут… А что будет с девчонками? Новое дело, наверное… Бедные, хлебнут следствия».
Один раз встретила украинскую националистку. Худенькая женщина с горящими глазами говорила по-украински и старалась общаться только с украинками. Их было много, и это не бросалось в глаза. Обращало на себя внимание не это, а страстная напряженность — видно было: она не интересуется ни едой, ни бытом, ни на минуту не забывает, что находится во вражеском плену. И вот пришел час, когда она решила показать это.
Выходной день. Все занимались своими делами: починкой, шитьем, уборкой постелей. Барак глухо гудел.
Звонкий голос прорезал гуденье.
— Панове! — крикнула она, стоя среди барака. — Сегодня день рождения Степана Бандеры. Хай живе пан Степан!
Барак замолчал. С нар свесились разнообразные головы.
— Хай живе пан Степан Бандера! Хай живе ненько Украина! — крикнула она еще громче. Никто не ответил. Она махнула рукой и выбежала. Через несколько часов ее взяли в карцер… Куда увезли — не знаю.
Зримее и заметнее были религиозные верования. Они то приобретали трагичность, то переходили в гротеск.
