Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [32]
Мужчин-литовцев на Сопке почти не было. Своими мыслями я делился порой с художником Виткусом Витаутасом, а он со мной, но его скоро спустили вниз. Он хорошо рисовал и понадобился КВЧ (культурно-воспитательная часть), которые стали создаваться и на каторге.
Присутствие женщин благотворно сказалось на нас, мужчинах. Невольно подтянулись, стали следить за одеждой, за щетиной на лице. Лагерная любовь — почти нетронутая тема. Да, случалось все — и нежность, и подлость. И все же побеждало светлое.
Женщинам разрешили цветные платочки на голову. Кругом камень, а тут… Поистине — чудо в ущелье.
С «Вакханки» донеслась весть. Там прошла медицинская комиссия, составившая акты на инвалидность женщин-каторжниц. Впервые такой этап отправлен с Бутугычага. Направили в Среднюю Азию. Славная выдумка — изо льда да в пламень. Надо бы сказать — чудовищная, но я как-то не люблю подобных слов.
Среди них были Елена Владимирова и Евгения Костюк. Женя там и умерла, в Песчанлаге. Лена выжила.
Варлам Шаламов
Варлам Тихонович Шаламов
Варлам Тихонович Шаламов родился в 1907 году в Вологде в семье священника. Получив среднее образование, уезжает в Москву и в 1926 году поступает в МГУ на факультет советского права. В 1929 году арестован за распространение «завещания» В. И. Ленина. Срок отбывал на Вишере. В 1932 году Варлам Тихонович возвратился в Москву, работал в журнальных редакциях. В 1937 году повторно арестован, осужден на 5 лет лагерей и этапирован на Колыму.
В 1943 году Шаламов получил новый лагерный срок — 10 лет. После войны закончил фельдшерские курсы для заключенных и работал в Центральной больнице УСВИТЛа в поселке Левый берег (Дебин). Там мои родители — Галина Александровна Воронская и Иван Степанович Исаев, — отбывшие срок в лагерях, с ним подружились.
В 1951 году Шаламова освободили, но лишь через два года он смог уехать на материк. В 1956 году реабилитирован и вернулся в Москву. Занимался литературным трудом. Было издано несколько сборников его стихов. Эти книги и свои «Колымские рассказы» Варлам Тихонович подарил моим родителям.
В 1982 году Варлама Шаламова не стало.
Татьяна Исаева
От начала и конца этих событий прошло, должно быть, много времени: ведь месяцы на Крайнем Севере считаются годами — так велик опыт, человеческий опыт, приобретенный там. В этом признается и государство, увеличивая оклады, умножая льготы работникам Севера. В этой стране надежд, а стало быть, стране слухов, догадок, предположений, гипотез любое событие обрастает легендой раньше, чем доклад-рапорт местного начальника об этом событии успевает доставить на высоких скоростях фельдъегерь в какие-нибудь «высшие сферы».
Стали говорить: когда заезжий высокий начальник посетовал, что культработа в лагере хромает на обе ноги, «культорг» майор Пугачев сказал гостю:
— Не беспокойтесь, гражданин начальник, мы готовим такой концерт, что вся Колыма о нем заговорит.
Можно начать рассказ прямо с донесения врача-хирурга Браудэ, командированного из центральной больницы в район военных действий.
Можно начать также с письма Яшки Кученя, санитара из заключенных, лежавшего в больнице. Письмо это было написано левой рукой — правое плечо Кученя было прострелено винтовочной пулей навылет.
Или с рассказа доктора Потаниной, которая ничего не видала и ничего не слыхала и была в отъезде, когда произошли неожиданные события. Именно этот отъезд следователь определил как «ложное алиби», как преступное бездействие или как это еще называется на юридическом языке.
Аресты тридцатых годов были арестами людей случайных. Это были жертвы ложной и страшной теории о разгорающейся классовой борьбе по мере укрепления социализма. У профессоров, партработников, военных, инженеров, крестьян, рабочих, наполнивших тюрьмы того времени до предела, не было за душой ничего положительного, кроме, может быть, личной порядочности, наивности, что ли, — словом, таких качеств, которые скорее облегчали, чем затрудняли карающую работу тогдашнего «правосудия». Отсутствие единой объединяющей идеи ослабляло моральную стойкость арестантов чрезвычайно. Они не были ни врагами власти, ни государственными преступниками, и, умирая, они так и не поняли, почему им надо было умирать. Их самолюбию, их злобе не на что было опереться. И, разобщенные, они умирали в белой колымской пустыне — от голода, холода, многочасовой работы, побоев и болезней. Они сразу выучились не заступаться друг за друга, не поддерживать друг друга. К этому и стремилось начальство. Души оставшихся в живых подверглись полному растлению, а тела их не обладали нужными для физической работы качествами.
На смену им после войны пароход за пароходом шли «репатриированные» — из Италии, Франции, Германии прямой дорогой на крайний северо-восток.
Здесь было много людей с иными навыками, с привычками, приобретенными во время войны, — со смелостью, уменьем рисковать, веривших только в оружие. Командиры и солдаты, летчики и разведчики…
Администрация лагерная, привыкшая к ангельскому терпению и рабской покорности «троцкистов», нимало не беспокоилась и не ждала ничего нового.
