Покойная Оленька меня не волновала как женщина, хотя я не стар. Всегда при встрече с миленькими особами женского пола я как бы примериваю их к себе. Иногда все это происходит минутно. Вся моя амурность к ним выражается в невинной мысли: «А неплохо бы погладить ее ладошку». И все. Я женат, привык к семейной жизни, ленив и оттого не способен на любовные глупости. И, вообще, я равнодушен к правильным женщинам. Мне нравятся лгуньи, порочные, даже — глупышки, говоря короче, женщины с изъяном. В них — поэзия, а в правильных — одни нудные уроки чистописания.
И Оленька, красивая женщина, похожая на французскую певицу, меня не трогала как мужчину. Раз только во мне пробилось чувство родственного единения с Оленькой.
Это было на пикнике. В предгорье. Мы брели по холмистому леску в веселой, чуть хмельной компании, счастливые от природного разноцветья, свежего воздуха и легкого ощущения свободы.
Мы с Оленькой отбились от компании, потому как были увлечены спором о недавно виденном кинофильме. Внезапно набрели на узкий ручей. Он как бы висел в воздухе.
— Давай… по воде? — вопросительно взглянула на меня Оленька.
Мы разулись и ступили в воду. Ноги враз онемели, но анестезия была приятной. И приятно было то, что ручей омывал мои ноги и ступни красивой, чистой женщины.
Мария Васильевна Ермишина все‑таки упорно продала дочкино, все до тряпочки. Плохо расходилось белье, но она отдала его за копейки каким‑то нищим.
Выручка в целом же оказалась неплохой. Мария Васильевна сходила в ювелирный и на вырученные деньги приобрела две пары золотых серег. Потом, дней через пяток, в выходные поехала в большой город, в котором теперь проживал бывший зять Василий и ее маленькие внучки. Мария Васильевна долго стучалась в дверь квартиры. Василий вышел в теплом тренировочном костюме, в высокой ондатровой шапке. Глаза у зятя блестели прежней жизненной силой, в них угадывалось недавнее веселье. Однако у Василия — серьезное лицо. Он тут же, у двери, выслушал все то, что ему лепетала Мария Васильевна. Она просила отдать серьги внучкам, когда им исполнится по шестнадцать лет.
Василий уважительным голосом посоветовал Марии Васильевне Ермишиной не суетиться так, не расстраиваться: никаких сережек он не возьмет. Дело в том, что он недавно женился на милой женщине и он ни под каким соусом не хочет вспоминать прошлое — что было, прошло. А серьгами нет необходимости травмировать неустоявшуюся психику девочек. Непедагогично. Василий еще о чем‑то говорил, словно прикусывал картофельный стебелек. А Марья Васильевна? Вот когда она поняла, что зря расторговывала дочкино. Сейчас бы она приехала домой и хоть на минуту распахнула дверцы одежного шкафа.
