Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 1] - [25]

— Цели должны быть великие! Девочка моя, ты выйдешь замуж за миллионера! — воскликнула злая волшебница ми нуту спустя.

— Я верю тебе, мамочка! — откликнулась се дочка и вдруг представила Аркадия в белом смокинге за штурвалом собственной яхты на фоне Лазурного берега. Вспомнила, как необыкновенно пылал вчера его взгляд, пронизывая ее сердце.

— Мамочка! Я люблю Аркадия! — неожиданно вскрикнула она.

Марья Васильевна растерялась.

— Доченька, сокровище мое, ты должна разобраться в себе, чего же ты хочешь, найти миллионера или любить Недобежкина.

— Ах, мамочка, я не знаю, чего я хочу. Ответь, ответь мне лучше, где мы найдем приличного миллионера, чтобы он имел много миллионов, был молод, красив, умен, добр и жил в европейской стране, а не в какой-нибудь Аргентине или в Пакистане. А Аркадий, я знаю, добр, умен, красив, молод, образован и если у него есть миллион, то нам не хватает только культурной страны. Мы поженимся и уедем в Италию. Надо только выяснить, откуда у Аркадия драгоценности, правильно я мыслю, мамочка?

— Правильно! Но папа боится, что здесь какой-то криминал.

Варя осеклась.

— Разве они ему достались не по наследству?

— Конечно, нет, — все очень понятно объяснила мама. — Те, кому драгоценности достались по наследству, получают по наследству способность беречь свое наследство: они прячут его, берегут, замуровывают в стены, в косяки, в подполы. Они учатся у своих родителей трястись над своими богатствами. Нет, у Недобежкина это не родительские сокровища. Думаю, что он лазил по чердакам и там нашел чужую кубышку, и претяжелую, Варенька, если даже тебе из уязвленного самолюбия отвалил бант и пару серег. Ты еще подумай, — сказала мама, — а я пойду на кухню помешаю борщ.

Варя задумалась.

Вот так, дорогой читатель, трезво мыслят злые волшебницы, попробуй, высватай у такой мамочки ее дочку, особенно если ты не косая сажень в плечах, не красавец семи пядей во лбу, не владелец четырехкомнатной квартиры на Кутузовском проспекте и не имеешь зимней дачи в Малаховке, а под кроватью хотя бы маленького чемодана с изумрудами. Попробуй, посватайся к такой дочке, да тебя даже на порог не пустят в такую квартиру, а ты все о свободе, о демократии говоришь, о рыночных отношениях мечтаешь. Прошу, между прочим, не забывать, что Повалихины жили на месте бывшего Хитрова рынка.

* * * *

Михаил Павлович Дюков, запасясь мотком веревок, установил дежурство на чердаке над квартирой девяносто один. Надо сказать, что природа не терпит пустоты. Еще менее способны мириться люди с тем, что пустующие помещения, где вполне можно было бы развесить белье или поставить ненужный в квартире шкаф, который жалко выбросить на помойку, или подвесить сетку с сухарями на случай возможного голода, кто-то по необъяснимой, с точки здравого смысла, причине держит закрытым на замок, прикрываясь пожарными правилами.

И теперь участковый инспектор Дюков, вообще очень склонный докапываться до сути явлений, рассуждал:

— Ни черта это не из-за пожарной опасности, а потому, что чердак — это общественная площадь. Как ее разделить на всех жильцов? А диванчик бы сейчас мне не повредил. Поставил бы сейчас диванчик к двери и наблюдай, когда в дверь к Недобежкину дружки ломиться начнут! Опять же подшивочки газеток полистать или журнальчиков — «Огонек», например. Дурацкие правила. И сколько такой полезной площади по всей Москве пустует: чердаков и подвалов — целое государство разместить можно.

Он поерзал на газетке и посмотрел на часы:

— Восемнадцать тридцать, а в девятнадцать надо идти на кружок макраме: дети — это святое, их обманывать нельзя. А банда никуда не денется. Чуть что, ГРОМ подключу, но пока рано общественников тревожить, пусть отдыхают старики, сам справлюсь.

ГРОМ — это была общественная организация «Гонимых работников органов милиции», которой руководил Дюков и которая, помимо его главной Идеи, также была его любимым детищем.

Надо сказать, что с тех пор, как у Дюкова появилась эта Идея, все, что ее не касалось, стало удаваться ему просто и легко. А она заключалась в том, что обычная бельевая веревка гораздо удобнее наручников, и он многократно доказал это себе и всей московской милиции, но против этой идеи восстало начальство. Казалось бы, вот они, преступники, на которых у него вдруг обнаружился какой-то феноменальный нюх, надеван на них наручники, получай славу, очередные звания, должности, ордена, только брось свою затею. Какой-то бес так и подзуживал его: «Признай, признай, что наручники эффективнее веревки, смотри, как тебе все удается. Ты же талант, гений сыскной работы».

Но тут Дюков хитрил, он чувствовал, что стоит ему отступить от Идеи и что-то сломается в нем, притупится глаз, куда-то улетучится сыскной нюх, затуманится ясность мысли, и он превратится в самого рядового майора с академическим значком на кителе. Энтузиаст веревки даже временами думал, уж нет ли у его Идеи особого ангела, который направляет его поступки.

— Восемнадцать сорок пять! Надо идти на кружок.

Дети — это святое, их обманывать нельзя.

Майор не боялся, что за то время, пока он будет вести кружок макраме, банда успеет ускользнуть от него. Чтобы размотать любой преступный клубок, Дюкову нужна была только одна зацепка, после которой что бы ни делал преступник, он все равно попадал на скамью подсудимых. Потому-то руководство и лишило его всякой оперативной работы, поставив в этот бедный старушечий район, что такого издевательства над наукой и статистикой оно потерпеть не могло. Наука доказала: не может быть стопроцентной раскрываемости преступлений. Семьдесят три, максимум семьдесят четыре и три десятых процента. Ну, еще одну десятую давала кафедра криминологии Харьковского высшего училища, но не больше А тут сто процентов. Как можно било держать в органах такого врага науки? Его бы давно уволили, если бы не замначальника Главного управления Лев Михайлович Иващенко, с которым они когда-то вместе закончили одно училище. Но Лев Михайлович уже был генерал-майор, тогда как Михаил Павлович — всего только майор.