Дочь Востока. Автобиография - [70]

— Получишь вместо девочки корову и 20 тысяч рупий, — сказала я старику. — Сам виноват, надо было сразу заявить, прежде чем ее пообещали другому.

Корова и девочка… Уравнений такого порядка не приходилось решать академическим девам Редклиффа. Но здесь Пакистан. Старикашка оказался моим мудрым решением крайне недоволен.

Но гораздо более катастрофичной оказалась, с моей собственной точки зрения, моя фейсла на следующий день.

— Жену украли! — мужчина передо мной в отчаянии. Рядом с ним еще более возбужденный отец украденной жены.

— Небеса пали на головы наши! Жизнь наша пропала! Дети дочери плачут, мамочку зовут. Помогите нам вернуть ее.

Конечно же, я в первую очередь обеспокоилась судьбой украденной женщины.

— Кого-нибудь подозреваете?

Да, они знали, где искать похищенную. Я послала в ту деревню гонцов на переговоры со старейшинами. Молодую женщину вернули. И что же дальше?

«Я не хочу жить с моим мужем! Я люблю другого, — такую весть я получила от нее. — Третий раз я сбежала, и третий раз меня вернули. Я думала, что вы, как женщина, поймете меня…»

Я кляла себя на чем свет стоит. Ведь кому не известно, что единственный способ для женщины покинуть постылого мужа при существующих строгих правилах племенных традиций — фиктивное похищение, фактическое бегство. Не может, не имеет права жена покинуть мужа по собственному желанию. Насколько мне известно, больше этой женщине не удалось сбежать. Не в первый раз я столкнулась с конфликтом между племенными традициями и человеческими ценностями равенства и свободы выбора.

Разница между Пакистаном демократическим и Пакистаном под гнетом военной диктатуры становилась все более разительной. Я провозглашала свои фейслы в полях Ларканы, а Зия учредил военные суды в провинциях. Судья и два офицера, не получивших никакой юридической подготовки, распоряжались жизнью и смертью людей. Несправедливость сеяли и многочисленные мобильные суды, где один офицер на месте мог по своему произволу отвесить подозреваемому до года тюрьмы или до пятнадцати ударов. Мои фейслы носили рекомендательный характер, спорщики могли ими пренебречь или обратиться в суд, а приговоры военных судов обжалованию не подлежали, никаких адвокатов не предусматривали. Жертвы могли избежать наказания, лишь подкупив «судью» в форме. И такса предусматривалась: 10 000 рупий за удар, около 100 долларов. Петля военного положения все туже затягивалась на горле страны.

Указ военной администрации № 77 от 27 мая 1980 года: юрисдикция гражданских судов в таких правонарушениях, как государственная измена и подрывная деятельность, направленная против вооруженных сил, переходит от гражданских судов к военным. Наказание — смертная казнь через повешение или порка и пожизненное заключение.

Указ военной администрации № 78: подтвержден 12-месячный период задержания без суда и следствия как мера пресечения для политических противников, однако с новым нюансом. Теперь не требуется более никакого обоснования для ареста. «Причины и основания не должны сообщаться задерживаемым», определяется в указе. Срок содержания в тюрьме или под домашним арестом может продлеваться «по потребности».

Теперь кого угодно можно задержать где угодно без права апелляции, по произвольному поводу, и упрятать за решетку на неопределенно долгий срок.

19 июня в Лахоре вышли на улицу юристы, призывая отменить эти новые указы и вернуться к гражданскому правлению. Восемьдесят шесть юристов избили и арестовали. То же случилось и с двенадцатью другими, арестованными в числе участников демонстрации за восстановление конституции 1973 года. Арестовывали студентов и профсоюзных активистов. Террор военного режима усиливался.

Когда я летом вернулась в Карачи, мать умоляла меня проявлять повышенную осторожность. Но режим не желал рисковать. Когда мы в августе отправились в Лахор на свадьбу наших знакомых, наш отель окружила полиция, и нас тут же выслали из провинции Пенджаб. Полиция под усиленным конвоем доставила нас в аэропорт и усадила в самолет, направляющийся в Карачи.

Становилось ясно, что за три года после переворота Зия так и не смог добиться поддержки населения. Он терял почву под ногами. Политической поддержки у него практически не было, лишь штыки армии. Даже члены ПНА, альянса партий, противостоявших партии отца на выборах 1977 года, ставшие на какое-то время министрами при военном положении, оставляли Зию. Когда через полгода после казни отца Зия разделался с их министерствами и запретил все партии, ПНА оказался в политической пустыне.

В результате вскоре после того, как в октябре 1979 года нас с матерью изолировали в Аль-Муртазе, некоторые фракции ПНА стали зондировать возможность сотрудничества с ПНП в борьбе против Зии. Мы восприняли эти их движения как политическое маневрирование с целью оказания давления на военный режим. «Не хотите нас в министрах, — как бы говорили они диктатору, — тогда мы обратимся к ПНП». И вот, осенью 1980-го их авансы возобновились. На этот раз мы решились подойти к ним серьезно.

Отчаянно пытаясь расширить политическую поддержку режиму, Зия не гнушался взятками. Каждый день приносил новости о «кампании соблазна». Дхоки, сыну одного из бедных лидеров ПНП, работавшему в велосипедной мастерской за несколько рупий в день, предложили 1000 рупий, чтобы он оставил ПНП и примкнул к Мусульманской лиге, фракции ПНА, все еще поддерживавшей военный режим. Столь мощный член ПНП как Гулям Мустафа Джатой, президент Синдха и бывший главный министр, получил от Зии предложение — и обдумывал его — стать премьер-министром в правительстве военного режима. Возникла реальная опасность оркестрованной режимом политической неразберихи. Население обманным путем пытались уверить, что возможен политический выход из ненавистного военного режима.