Дочь Востока. Автобиография - [50]

Воздействие отца, однако, продолжается и заставляет меня двигаться. Выдержка. Честь. Принципы. В историях, которые отец рассказывал нам, детям, Бхутто всегда выигрывали поединки морали. «И напал на меня Руперт в густых лесах Вудстока, — начинал отец легенду о своей встрече с Рупертом фон Хенцау, злобным персонажем романов Энтони Хоупа. Отец, вскочив на ноги, выхватил воображаемый меч. — Он поразил меня в плечо, рассек бедро. Но я не опустил оружия, ибо честь моя вела меня, человек чести сражается до самой смерти». Мы слушали, разинув рты. Отец отражал удары, нападал, игнорируя кровавую рану в животе. Неотразимым выпадом он прикончил Руперта и, запыхавшись, опустился в кресло. «Вот след благородной раны». Он приподнял рубаху и показал шрам, оставшийся после удаления аппендикса.

Вдохновленная подобными легендами, я после переворота не допускала мысли, что отец не восторжествует над Зиею. Я не научилась видеть различия между воображаемыми препонами, существовавшими в этих сказках, и ожидавшим его реальным злом.

Сентябрь 1977 года.

Массивные кирпичные стены, колючая проволока. Крохотные окошечки высоко в стене, забранные ржавыми толстыми прутьями. Громадные стальные ворота. Тюрьма Кот-Лахпат. Гремит и скрипит дверь в воротах, я шагаю в полумрак. Никогда еще не посещала я тюрем.

Еще одна стальная стена, охраняемая на этот раз полицейскими с автоматами наизготовку. Вокруг меня мужчины, женщины, дети с коробками и узелками, они теснятся перед маленькой дверцей в сплошной стальной преграде. В пакистанских тюрьмах заключенных не обеспечивают ничем. Одежда, постель, посуда, еда — все это должны обеспечить семьи заключенных. Те, чьи семьи слишком бедны, чтобы обеспечить такую «роскошь», и те, кто содержится по строгому режиму, содержатся в «классе С», в групповых камерах, где пятьдесят человек спят на полу на кишащих вшами подстилках с дырой в углу для естественных потребностей, получая в день по две миски водянистой бурды с чечевицей и по куску хлеба. Стоградусная жара, духота, никакой вентиляции, воды для мытья или для охлаждения перегретого организма не предусмотрено. Меня ведут в кабинет начальника тюрьмы. Туда же приводят отца. Он сразу касается самого существенного.

— На этот раз Зия меня не выпустит. Фальшивка с убийством сфабрикована заново. Санам, Мир и Шах должны покинуть страну, не дожидаясь, пока Зия сделает это невозможным. Особенно парни. В течение суток.

— Да, папа, понимаю, — киваю я, зная, что братьям ненавистна мысль об отъезде. Как они сосредоточатся на обучении, когда отец в тюрьме? Они в Ларкане и в Карачи, оба усиленно готовятся к выборам, которых Зия еще не отменил.

— Ты образование закончила. Но если захочешь вернуться в Англию, я возражать не буду, там жизнь безопаснее, — продолжает отец. — Если решишь остаться, знай, что время предстоит тяжелое.

— Я останусь, папа, и буду тебе помогать.

— Ты должна быть очень сильной.

Мир неохотно уехал в Англию через несколько дней. Отца ему больше не довелось увидеть, как и Шах Навазу, который перед отъездом в швейцарский Лейсин проделал долгий путь к тюрьме Кот-Лахпат.

— У меня разрешение на свидание с отцом, — сказал Шах охраннику, пройдя за первые ворота. — Я должен с ним попрощаться перед отъездом.

— Но у нас нет разрешения вас пропустить, — ответили ему.

Отец в этот момент как раз направлялся вдоль железной стены на встречу с адвокатами. Он услышал перепалку сына с охраной.

— Ты мой сын, не проси их ни о чем, — крикнул отец. — Упорно учись и работай, чтобы я мог гордиться тобой.

Через два дня Шах Наваз отправился в Американский колледж в Лейсине. После него отбыла в Гарвард Санам. Через десять дней, 29 сентября 1977 года, меня впервые арестовали.

Народ. Толпа несметная. Парни в шалъвар хамиз оседлали ветви деревьев, влезли на фонарные столбы, на крыши автобусов и фургонов, на грузовики. Из окон, с балконов, с крыш смотрят целые семьи. Давка такая, что, если кто-то потеряет сознание, то упасть не сможет. Женщины в бурка окаймляют толпу, отважились по такому случаю показаться на публике. Дочь их брошенного в тюрьму премьер-министра пришла, чтобы обратиться к народу.

Женщина на трибуне — для публики это не столь странно, как для меня. Другие женщины субконтинента уже подхватывали знамена, выпавшие из рук мужей, братьев, отцов. Передача политического наследия из поколения в поколение по женской линии уже стало традицией в Южной Азии. Индира Ганди в Индии, Сиримаво Бандаранаике в Шри-Ланке, Фатима Джинна и моя мать в Пакистане… Я просто не ожидала, что тоже впишусь в эту традицию. Стоя на импровизированной трибуне в промышленном Фейсалабаде, я замерла от ужаса. Мне двадцать четыре года, я пока не представляла себя в роли политического лидера и оратора, выступающего перед необозримой аудиторией. Но выбора нет. «Дорогая, никуда не денешься, — сказала мне мать неделю назад в Карачи. — Мы должны выдержать график отца. Другие или в тюрьме, или загружены до предела. На нас вся надежда». «Но… что я им скажу?» «Не беспокойся, речь тебе составим».

— Бхутто кореха каро! — Свободу Бхутто! — гремело над толпой. Этот клич я слышала лишь днем раньше, в Равалпинди, где выступала мать. Я стояла на подиуме за нею, следила, слушала, училась.