Дочь Востока. Автобиография - [48]

— Генерал Зия, глава военного режима, приказал, чтобы вы и ваша мать поставили свои подписи вот здесь, — заявил одетый в полевой маскировочный комбинезон полковник, на груди которого значилось: «Фарук».

Я наотрез отказалась.

— Я заставлю вас, — пригрозил он, прищуривая глаза, и без того мелкие и незначительные.

— Вы можете меня убить, но подписывать я не стану. — Снова слышу в своем голосе те новые нотки. — Ваш генерал Зия не заставит меня подписать пустой лист.

— Не чувствуете, чем это грозит. — Он повернулся и вышел.

В пять пополудни военные наконец очистили наш участок. Я и Шах Наваз немедленно устремились в офис ПНП, где некоторые из партийных чиновников уже трясутся от страха. Одни еще взывают к общенациональной забастовке протеста, к демонстрациям, другие осторожно советуют подождать, установить сначала контакт с отцом. Контакт с отцом… Сколько на это уйдет времени?

То, что узнала мать, еще хуже. Она разговаривала с отцовским адвокатом. Предостережения, полученные отцом, оказались вполне достоверными. Его действительно обвиняли в заговоре с целью убийства.

Три года назад мелкий политик по имени Ахмед Касури, пока что живой и невредимый, вместе с семьей попал в засаду возле Лахора. Отец его, бывший судья, погиб. Но Касури, тогда член Национальной ассамблеи от ПНП, утверждал, что целью покушения был он сам. Касури неоднократно менял ориентацию, примыкал к оппозиции, врагов у него было множество, покушений на него было совершено вроде бы пятнадцать, но каким-то образом он их все пережил. Он обвинил в организации покушения моего отца и подал соответствующее заявление в полицию. При тогдашних демократических порядках в Пакистане можно было предъявить обвинения действующему премьер-министру. Верховный суд признал обвинения несостоятельными, и инцидент забылся.

В 1977 году Касури вернулся в ПНП в расчете стать кандидатом партии на мартовских выборах в парламент. Когда же ему предпочли другого кандидата, он возобновил обвинения против отца. Теперь, за две недели до начала избирательной кампании, Зия решил воспользоваться удобным предлогом для ареста отца. Но снова он просчитался.

Судья, рассматривавший дело, нашел материалы «противоречивыми и недостаточными» и освободил отца под залог через десять дней после ареста. Снова забрезжила надежда. Зия с демонстративной объективностью высказался в прессе, что, поскольку гражданский суд решил освободить премьер-министра, то он не видит основания удерживать его по приказу военной администрации.

Отец вернулся домой в Карачи 13 сентября, чтобы на следующее утро поехать с Шах Навазом в Ларкану и вместе с Миром отпраздновать Эйд, конец Рамазана. До начала избирательной кампании оставалось пять дней. За тридцать дней отец планировал провести девяносто митингов. Вечером семья, как обычно, собралась в спальне родителей, где беседа внезапно приняла неожиданный оборот.

— Знаешь, Нусрат, Пинки пора замуж, — вдруг сказал отец, лежа в постели и куря сигару. — Пожалуй, я подыщу ей мужа.

Я пружиной выпрямилась на диване, чуть не рассыпав разложенный матерью пасьянс.

— Но я не хочу замуж. Я только что вернулась домой.

Санам и Шах Наваз засмеялись и принялись меня поддразнивать.

— Впрочем, у меня уже есть парень на примете, — спокойно продолжал отец.

Мать улыбнулась, возможно уже раздумывая о свадьбе.

— Но я не хочу замуж, и ты не заставишь меня согласиться.

— Но и отказаться от предложения отца ты не можешь. Шах Наваз и Санам поддержали его дружным смехом.

— Нет, нет и нет! — уперлась я на своем. Спасло положение прибытие тележки с поздним отцовским ужином. Тема разговора сменилась, но новая оказалась еще неприятнее.

— Мне сказали, что Зия от меня не отстанет и что мне нужно бежать, — сказал отец, приступая к ужину. — Один из моих заместителей сегодня попросил денег на отъезд. Беги, сказал я ему, но я не крыса, чтобы убегать. Я останусь.

— И победишь на выборах, и будешь судить Зия за измену, — отчеканила я, демонстративно повысив голос.

— Не надо, Пинки, — предостерег отец, указывая рукой на стены. Но я, обрадованная тем, что отец вернулся домой, отбросила всякую осторожность и продолжала клеймить генерала-предателя.

— Прекрати! — резко потребовал отец. — Ты не понимаешь, что болтаешь.

Я уставилась на него исподлобья и выбежала из комнаты.

Теперь я, конечно, понимаю, что он трезво оценивал коварство Зии и безнадежность ситуации. Поэтому он и хотел удержать меня от бесполезных и безответственных высказываний. Много раз я благодарила Бога за то, что отец разбудил меня перед отъездом в Ларкану.

— Не принимай близко к сердцу всего, что я тебе сказал вечером, — сказал он, сидя на краю моей кровати. — Я про сто не хочу, чтобы с тобой приключилась беда.

Он обнял меня.

— Я понимаю, папа. И прошу прощения, — сказала я, целуя его. Отчетливо помню его серый шалъвар хамиз и запах «Шалимара». Последний раз я видела его на свободе.

17 сентября 1977 года, 3.30 утра, Аль-Муртаза. Рассказывает Бахавал, один из слуг в Ларкане.

В два часа ночи 70 коммандос и полицейских перелезли через стены, сбили с ног чаукидаров и понеслись к дому.