Дочь викинга - [15]

Руна глубоко вздохнула и выглянула из-за скал – нужно было понять, сколько всадников скачет сюда и кто они. Может быть, ей придется бежать от них, прятаться или даже вступить с ними в бой. Главное – не сдаваться.

Монастырь Святого Амброзия, Нормандия, осень 936 года

Над влажной землей поднимался туман, и настоятельнице казалось, что ее затягивает в болото. Подол ее платья, черного, как и у всех монахинь – сестры носили такие одеяния как знак воздержания, – испачкался в грязи. Настоятельница ходила туда-сюда по двору монастыря, надеясь, что никто не видит ее, не замечает ее неуверенности. Она радовалась тому, что юноша пережил эти три дня, ставших для него самыми тяжелыми, и теперь пошел на поправку. Но она с ужасом ждала того мгновения, когда он откроет глаза.

И сегодня это свершилось.

Да, он пришел в себя, сказала ей сиделка – равнодушная, но неизменно педантичная во всем, что бы она ни делала. Поскольку худшее было уже позади, юношу перенесли из комнаты для кровопусканий в домик у ворот, где обычно размещали гостей. До сих пор раненый не произнес ни слова. Последние несколько дней сиделка, зашив рану тонкой конопляной нитью, прикладывала к швам листья купыря, сбивала жар полынью, поила больного теплым ежевичным вином и горячим говяжьим бульоном. Теперь, когда юноша пришел в себя, ему стали давать твердую пищу: хлеб, сыр, отваренные бобы со свиным жиром. Очевидно, больному было уже лучше, но он пока что не разговаривал.

Вздохнув, настоятельница направилась к воротам.

Сейчас за раненым присматривала сестра Матильда – сиделка нужна была в другом месте. Настоятельница строжайше запретила девушке сеять в монастыре панику, распуская слухи о том, что юноша спасался бегством от норманнов. Матильда послушалась, но это не развеяло ее страхов. После нескольких бессонных ночей девушка выглядела усталой.

– Что-то тут не так! – воскликнула Матильда, когда настоятельница вошла в комнату больного. – С тех пор как он… он появился здесь, вороны кружат над землей, а кошки почти не ловят мышей. Это знаки предстоящей беды!

– Это не знаки, а суеверия, – оборвала ее настоятельница.

– А сестра Бернарда говорит, что вчера вечером видела в небе комету. – Матильду не так-то просто было сбить с толку. – Комета – предвестник войны.

– После того как комета появилась в небе в прошлый раз, настала засуха, но никакой войны не было, – покачала головой матушка.

– Но…

– Довольно! – строго сказала настоятельница. – На этот раз я не стану обращать внимания на твои слова, но если такое повторится, тебе придется понести за это наказание.

Обычно мать настоятельница была не особо строга со своими монахинями. Она не карала их сурово за грехи, как мелкие, так и большие. Да, совершив грех, нужно было искупить его – молиться целыми днями, поститься, проходить испытание холодом, отказываться от сна, стоять на коленях на холодном полу, выполнять грязную работу, к примеру чистить уборную. Но настоятельница не требовала этого от сестер, если те сами не хотели принять то или иное наказание. Ей было достаточно того, чтобы монахини не ссорились, справедливо делили пищу между собой и тщательно выполняли повседневные обязанности. Брат Людовик, отец настоятель соседнего монастыря, не всегда соглашался с настоятельницей монастыря Святого Амброзия, но он приезжал только раз в году, перед Великим постом. Да и его ворчание никогда не перерастало в серьезные упреки. В конце концов, брат Людовик знал, кто она такая, а потому смотрел на происходящее сквозь пальцы. Кроме того, сестры жили по заветам святого Бенедикта, а не святого Колумбы, а потому не стремились насилием изгнать все человеческое из душ монахинь, чтобы там осталась одна святость.

Матильда смущенно опустила глаза и отошла в сторону.

Впервые настоятельница увидела раненого в сознании. Юноша неподвижно сидел на лежанке. Его волосы падали на лоб. На нем была чистая туника, и настоятельнице подумалось, что это, наверное, укороченное одеяние какой-нибудь из монахинь. Амулет, вид которого несколько дней назад привел ее в такое замешательство, покоился на грубой ткани. Когда настоятельница подошла ближе, юноша резким жестом схватился за него.

Настоятельница, вздрогнув, опустилась рядом, с раненым на лежанку. Она подумала, что следует отослать Матильду прочь, но не была уверена в том, что вынесет разговор с юношей с глазу на глаз.

Больной поднял голову и убрал волосы со лба.

– Матушка… – почтительно прошептал он.

У него был хриплый голос, но слова звучали вполне отчетливо. Юноша говорил не на северном наречии, как ожидала настоятельница, даже невзирая на его тонзуру, а на чистой lingua romana.[7] Сейчас на этом языке говорили многие на землях франков, землях, именовавшихся Западно-Франкским королевством. Юноша смотрел на нее, но настоятельница так и не осмелилась заглянуть ему в глаза. Почему он решил заговорить именно с ней? Может быть, он подозревает, кто она такая? Но тогда, возможно, на его лице отразились бы другие чувства, гнев или печаль, радость или любопытство, не так ли? Однако юноша оставался совершенно равнодушным.

– Я благодарю вас за гостеприимство. Господь наш вознаградит вас за вашу доброту.