Дочь Великой Степи - [64]

– И… любимая, что он сказал?! – Теокл явно был чем-то встревожен, причем куда больше, чем следовало из встречи его жены с властительным базилевсом, сколь бы тот ни был грозен. Гипсикратия просто не могла поверить своим глазам и ушам.

– Он спросил, как у меня на родине обучают коней.

– А ты?

– Я ответила, что коней мне обучать не довелось и оттого ничего дельного рассказать не смогу. А он рассмеялся и зачем-то обругал философов, которые учат всяким глупостям. Потом сказал, что кони – это не люди. Кажется, так… Может, я чего-то не поняла?

Теокл долго молчал.

– И все? – наконец осведомился он.

– Все… – кивнула она.

– Дай все боги, и Великая Мать, и отец Посейдон, чтоб он забыл об этой встрече… – В голосе супруга все еще звучала озабоченность. – Я верный подданный нашего базилевса, но… моя тетка, как ты знаешь, – главная жрица нашего храма Кибелы. Ее учитель Ариарт был в стане врагов Митридата. Тогда она была всего лишь маленькой девочкой, однако вспоминала, что творилось, когда свергли благочестивую Лаодику и Ариарта. Многих ее подруг, храмовых служительниц, поклонники царского бога Ахурамазды в те дни обесчестили и убили… Надеюсь, он не вспомнит больше о тебе и обо мне. Ибо слишком многие из тех, кто был у него в милости, потом лишились всего из-за одной ошибки… или даже… Будем же молить Великую Мать!

И обнял жену – не страстно, а так, как будто хотел от чего-то защитить.

Говорит Гипсикратия

Среди умных мыслей, которые любят повторять эллины к месту и не к месту, есть и такая: «Рок – хозяин всех людей». В тот день я встретила свой рок в облике Митридата, как и он встретил свой рок: меня. Совсем скоро его року предстоит свершиться. А мой, считай, уже свершился, ибо среди сонма богов нет ни одного, кто щадил бы предателей и клятвопреступников. Мне даже думается: может быть, высшие силы свели нас тогда, чтобы лишний раз показать свое всемогущество и что от неизбежного нет путей?

Глава 4

Это произошло за обедом, в один из дней месяца боэдромиона[41].

В доме Теокла по части еды придерживались старых обычаев. Чуть свет вкушали легкий завтрак из нескольких ломтей хлеба, вымоченных в вине или молоке. Второй раз ели после полудня, когда прислуга приходила с рынка, а хозяин заканчивал дела и беседы с друзьями или компаньонами. На обед подавали похлебку, гороховую или чечевичную, рыбу разных сортов, белый хлеб, смоквы и яблоки. Пили разбавленное водой вино.

Трапеза проходила в кругу семьи, то есть Теокл да Гипсикратия. Одновременно с ними пищу принимали и слуги – но на кухне: ячменную похлебку и ячменные лепешки, кашу из бобов да еще соленую рыбу, запивая все дешевым вином, а скорее уж подкрашенной им водой.

Столовая посуда была глиняной и у слуг, и у господ: тарелки, кубки, блюда, солонки, специальные рыбницы. Их, эти широкие блюда, нарядно расписанные изображениями различной морской живности, Гипсикратия особенно любила, даже больше, чем то, что на них подавалось…

Вот и сейчас они уселись вокруг немудрено накрытого стола. Снедь на нем все же заслуживала того, чтобы зваться господской: лопавшиеся от спелости фиолетовые смоквы, яйца, жареная камбала, миноги и маленькие румяные хлебцы в плетеной корзинке. Розовое ионийское вино было налито в восьмиугольный сосуд драгоценного стекла ливанской работы. Гипсикратия придвинула его поближе, удивившись непривычной тяжести; она еще успела плеснуть вина в бронзовую чарку, даже потянулась к черпаку с водой для разбавления, как…

Живот скрутило болью, и дом поплыл вокруг нее, накреняясь, будто корабль на штормовой волне… Да, точно так же ей было дурно, когда на пути в Синопу их корабль раскачивали волны.

Желудок прыгнул едва ли не к самым губам. Но почти сразу боль обратилась в тепло – в добрый, обволакивающий все тело огонь. Непонятным образом Гипсикратия еще оставалась в полном сознании, но ее окружала непроглядная темнота, иногда прерывающаяся яркими вспышками, ритмичной музыкой, переходящей в гул, мягким убаюкивающим покачиванием и чьими-то голосами…

«Должно быть, миноги несвежие!» – промелькнула мысль. Глупая мысль…

Глаза открылись сами по себе. Гипсикратия увидела каменный потолок своей спальни, расписанный знакомыми узорами.

Рядом с ее ложем сидел Теокл: не испуганный, а выглядевший странно довольным.

– …Я же говорил тебе, сын Леонтиска, что ничего страшного не ожидается, – объяснял ему невесть откуда взявшийся незнакомец, одышливый толстячок старше средних лет. – С женщинами, носящими дитя, бывают обмороки. Что до остального, то в этом лучше разбираются повитухи.

– Теокл, что… – Загнав внутрь дурноту, она посмотрела снизу вверх на спокойное лицо гостя и радостное – мужа.

– Любимая, все хорошо! – воскликнул он и тут же снова повернулся к незнакомцу: – Ты уверен, уважаемый Сфен?

– Если я чему-то научился за тридцать лет врачевания, то несомненно. Супруга примерно в начале следующего таргелиона[42] подарит тебе сына или дочь. Тебе и ей нечего опасаться: твоя жена молода, здорова, а телом напоминает спартанку старых времен.

– Я оставлю вас вдвоем ненадолго, мне нужно поделиться радостной вестью! – В голосе Теокла звучало ликование. – Посиди с моей супругой, пока она не придет в себя!