Дочь Великого Петра - [129]

Днем ставни ее дома были наглухо закрыты, и все, казалось, покоилось в нем мертвым сном. Спала и сама княжна. Просыпалась она только к вечеру, когда дом весь освещался, что опять не было видно через глухие ставни, разве кое-где предательская полоска света пробивалась сквозь щель и терялась в окружающем дом мраке.

Княжна начинала свой оригинальный ночной день с этого позднего вечера, когда Петербург наполовину уже спал, а предместье покоилось сном непробудным, в это-то несуразное для других время она принимала визиты своих друзей. Это, конечно, порождало массу сплетен, не доходивших до злословия лишь только потому, что сама императрица, любившая все оригинальное, с добродушным смехом заметила, узнав о таком образе жизни своей новой фрейлины:

— Вот подлинно «ночная красавица». Если среди цветов есть такие, которые не терпят дневного света, почему же не быть таких и среди девушек.

Нечего и говорить, что этот смех государыни эхом раскатился в придворных сферах и великосветских гостиных. Образу жизни княжны Полторацкой нашли извинение и объяснение. Та потрясающая картина убийства ее матери и любимой горничной, которой она была свидетельницей в Зиновьеве, не могла не отразиться на ее воображении.

— Она боится ночи и ночной тьмы, напоминающей ей об этой катастрофе, и проводит поэтому ночи в бодрственном состоянии, отдавая сну большую часть дня.

— Она просто больна, бедная девушка!

— Дурит, с жиру бесится… — умозаключали более строгие.

— Оригинальничает… — догадывались завистливые придворные, видя внимание, которое оказывала «странной княжне», «ночной красавице» — прозвища, которые так и остались за княжной Людмилой — императрица Елизавета Петровна.

Это внимание выражалось в посылках фруктов, цветов и конфет «бедной сиротке», как называла государыня княжну Людмилу.

Благодаря преданности дворни, любившей свою госпожу за кроткое обращение и сытую жизнь, и, кроме того, по обычаю русских людей, не любивших «выносить сора из избы», многое из интимной жизни княжны осталось неузнанным, и сами дворовые люди говорили о многом, происходящем в доме, пониженным шепотом.

Прежде всего поражало всех слуг княжны Людмилы Васильевны Полторацкой появление у ее сиятельства «странника», с которым княжна подолгу беседовала без свидетелей. Странник этот появился вскоре после переезда в новый дом и приказал доложить о себе ее сиятельству. Оборванный и грязный, он, конечно, не мог не внушить к себе с первого взгляда подозрения, и позванный на совет старший дворецкий решительно отказался было беспокоить ее сиятельство. Но странник настаивал.

— Как же о тебе сказать, милый человек? — заметил дворецкий, в котором, как и в других слугах, боролось чувство подозрения с присущей русскому человеку сердечной слабостью к странным людям.

— А ты доложи ее сиятельству, что я не кровопивец…

— Как? — воззрился на него дворецкий и даже отступил на несколько шагов.

— Не кровопивец я…

— Да в уме ли ты, Божий человек?

— Ты доложи, а там, в уме ли я или нет, разберет она сама.

— Ой, не могу, милый человек.

— Не доложишь, беда будет… Я-то до княжны дойду, а тебе не миновать конюшни.

Глаза странника злобно сверкнули. На голове у него была надета меховая шапка, большая нижняя часть лица была обвязана платком, и только черные глаза, блестящие и бегающие, горели каким-то адским огнем.

— У нас княжна милостивая, не только что на конюшню, дурного слова не скажет, — ответил дворецкий.

— Все, братец мой, до времени… Меня-то ей, может, видеть уже давно желательно, а ты, холоп, препятствуешь… Хоть и ангел она по-твоему, а этого тебе не спустит без порки.

— А откуда же знает ее сиятельство, что ты придешь?

— Эк ты, видно сейчас, что недавно из глуши вывезен… Я, чай, к ней пришел с Божьего произволения…

— С Божьего произволения… — упавшим голосом повторил дворецкий.

— А то как же.

— Так что же из того?

— А так, что и ей предупреждение было о моем, значит, приходе…

— Чудно говоришь ты… Что же, доложи, Агаша, голову за это княжна не снимет, — обратился дворецкий к горничной княжны, — а может, и впрямь, не доложишь — худо будет.

— Худо, говорю, худо…

— Как доложить-то? — испуганно спросила Агаша.

— Не кровопивец-де пришел.

— Не кровопивец… — повторила девушка.

— Да.

Агаша отправилась к княжне. Дело было поздно вечером, и княжна Людмила Васильевна только что встала с постели и, сделав свой туалет, сидела за пяльцами. Не прошло и несколько минут, как Агаша вернулась и сказала страннику:

— Иди за мной… Ее сиятельство велела привести…

Странник смелой походкой последовал за девушкой к княжне, на великое удивление собравшихся в передней, где происходили переговоры дворовых людей. Изумлению их не было конца, когда Агаша вернулась и сообщила, что странник остался у княжны.

— С глазу на глаз?

— Да, их сиятельство приказала мне выйти и сама изволила запереть дверь…

— Чудны дела твои, Господи! — воскликнул дворецкий.

Остальные дворовые сочувственно вздохнули.

— Как же ты доложила? — начали расспрашивать Агашу.

— Да так и сказала, что-де не кровопивец пришел…

— А что же ее сиятельство?

— Спервоначала уставилась на меня, не поняла, видно, а потом спрашивает, каков он из себя.