Дочь Великого Петра - [126]

— Поди догадайся, что женщина знает и что не знает, и когда она бывает умна и когда глупа…

— Как это так?

— Да так, бывают моменты, когда самые умные женщины и думают и делают глупости, и, наоборот, иногда совершенно глупые женщины высказывают поразительно умные мысли и совершают гениальные поступки, вот и разбери…

— Это ты, пожалуй, прав… Я поеду к княжне завтра же.

— Поезжай, пожалуйста… Это будет самое лучшее лекарство от ее увлечения…

— Как прикажешь мне благодарить…

— Я не то хотел сказать… Я повторяю, твое явное нежелание ее видеть оскорбляет, видимо, ее самолюбие, а для удовлетворения его женщины способны сделать более отчаянные шаги, нежели из чувств и даже из страсти… Понял?

— Понял, понял… Говорю, пойду завтра и постараюсь себя показать в самом отталкивающем свете, — пошутил граф Петр Игнатьевич.

— И этого не надо… Женщина чутьем догадывается, что ты играешь комедию в пользу своего друга, и тогда вместо пользы ты мне принесешь неисправимый вред.

— Хорошо, хорошо, буду самим собою… Это, пожалуй, оттолкнет ее от меня вернее… — улыбнулся снова граф Свиридов. — Ну а как твои с ней дела?

— Мои… Я о них не забочусь… Я все предоставил воле Божией, — серьезно и вдумчиво отвечал князь Сергей Сергеевич.

IV Кабак для тимохи

Ясная декабрьская ночь висела над Петербургом. Полная луна обливала весь город своим матовым светом. Мириады звезд блестели на темном, казалось, бездонном небосклоне. Окутавший весь город снежный покров блестел как серебро, и на нем виднелись малейшие черные точки, не говоря уже о сравнительно темных полосках улиц и пригородных дорог.

На одной из таких дорог, шедшей от реки Фонтанки мимо леса, где уже кончалось Московское предместье и начиналось Лифляндское, в описываемое нами время очень мало заселенное и представлявшее из себя редкие группы хибарок, хижин и избушек, стоял сколоченный из досок балаган с двумя маленькими оконцами по фасаду и дверью посреди них, над которой была воткнута покрытая снегом елка. Последнее указывало, что незатейливое строение было кабаком. Несмотря на позднюю ночь, в окне, обтянутом бычачьим пузырем, отражался тусклый огонь. Кабак еще торговал, хотя напротив его тянулся лес, а на далекое пространство, как по берегу Фонтанки, так и по дороге, сворачивавшей влево от реки, не видно было жилья.

Кругом было совершенно безлюдно и царила мертвая тишина, только из балагана слышался какой-то смутный гул, не нарушавший своим однообразием этой тишины. Из леса буквально вынырнули две мужские фигуры, одетые в рваные тулупы с меховыми треухами, надвинутыми по уши, и в высоких рваных сапогах. В руках они держали по толстой длинной палице, с большим шаром в виде набалдашника. Палицы были сучковатые и, конечно, самодельные и представляли из себя выдернутые с корнем деревья, причем ветви и побеги корней были отрублены, а сам корень обточен в форме шара. Такими палицами глушили, да и до сих пор глушат в деревнях быков и коров.

Лившая свой матовый свет на землю луна резко осветила этих двух ночных пешеходов и их запушенные снегом одежды и зверские лица, обрамленные заиндевевшими бородами, цвет волос которых различить было нельзя — они представляли из себя комки снега.

— Кажись, не опоздали, — сказал один из них, — в самый раз пришли к гулянке.

— Да, бык его забодай, задержал нас его степенство. Умирать-то ему смерть не хотелось.

— Кому охота!

— Нет, по-моему, это свинство. Коли встретился с нами, с лихими людьми, в пустом месте, так и умирай, а православных не задерживай.

— Шутник ты, Карпыч.

— Кучер-то его степенства, да и мальчонка, что с ним ехали, честно, благородно, не пикнули, как мы с тобою оглушили их. А купец, на поди, артачиться стал.

— Промахнулись мы с тобой оба, да и башка у него здоровая, с двух ударов и то не подалась.

— Пришлось ножом прикончить, а я смерть не люблю руки марать кровью этой, — закончил тот, кого назвал его спутник Карпычем.

— Нож — последнее дело, оглушить вот этим гостинцем не в пример сподручнее, — потряс первый из разговаривавших своею увесистою палицей.

— А знобно сегодня, брат. В кабаке-то у дяди Тимохи, чай, теплее. Чего мы тут на морозе калякаем?

Оба мужика, видимо по привычке, оглянулись по сторонам и быстро перебежали дорогу. Очутившись у балагана, один из них привычной рукой взялся за железной кольцо и, повернув его, распахнул дверь. Столб пара выбился наружу вместе с резкими звуками множества голосов, видимо старавшихся перекричать друг друга. Новые посетители вошли вовнутрь балагана.

Это было довольно большое помещение со сложенной из почерневших от времени кирпичей небольшой печью посередине, разделенное на две далеко не ровные половины стойкой, сколоченной из досок. В большой половине стояли два самодельных деревянных стола, окруженные лавками, а в меньшей нагромождены были бочки с вином и брагой, а на самой стойке высились деревянные бочонки и стояли всевозможные чарки, глиняные и деревянные. Тут же в деревянных чашках стояла незатейливая закуска того времени: нарезанный мелкими ломтями черный хлеб и вяленая рыба. За стойкой, на маленькой лавке, сидел сам владелец этого придорожного кабака, известный в окрестности под именем дяди Тимохи.