Дочь Великого Петра - [123]

Служба в гвардии была самая легкая. За все отдувались многотерпеливые русские солдаты. Офицеры, стоявшие на карауле, одевались в халаты, дисциплина и субординация были на втором плане. Генералы бывали такие, которые не имели никакого понятия о военной службе. Гвардия, таким образом, представляла из себя придворных, одетых в военные мундиры.

При таких условиях, конечно, военная служба не могла тяготить свободолюбивую натуру, каковой в высшей степени обладал Осип Иванович Лысенко — он же граф Иосиф Янович Свянторжецкий.

Графиня Станислава Феликсовна вскоре рассталась с сыном и уехала из Петербурга, а молодой человек отдался всецело удовольствиям столичной жизни. Обласканный государыней, красивый, статный, остроумный, он вскоре сделался кумиром дам петербургского света, душой высшего общества и коноводом петербургской золотой молодежи того времени. Сойдясь на дружескую ногу с любимцем государыни императрицы Иваном Ивановичем Шуваловым, он в то же время ухитрился быть своим человеком и при «молодом дворе», где оказывали ему благоволение не только великая княгиня, но даже и великий князь Петр Федорович.

Все это, конечно, знал Сергей Семенович, и все это заставляло его еще упорнее скрывать известную ему тайну происхождения графа Свянторжецкого и даже мысленно с осторожностью называть его «самозванцем».

Граф Иосиф Янович сам помогал Сергею Семеновичу в его сдержанности. Он являлся в дом Зиновьевых только с официальными визитами или по приглашению на даваемые изредка празднества. Но на особую близость не навязывался, совершенно погруженный в водоворот шумной светской жизни. За это ему был благодарен Сергей Семенович.

С появлением в доме Зиновьевых княжны Людмилы Васильевны Полторацкой визиты графа Свянторжецкого сделались чаще и продолжительнее. Видимо, княжна произвела на графа сильное впечатление, и он стал за ней усиленно ухаживать. Княгине Людмиле были далеко не противны возбужденные ею в графе чувства. Так, по крайней мере, казалось по ее отношениям к молодому графу, отношениям, которые, по мнению Сергея Семеновича, могли бы быть даже более сдержанными, в особенности в дни глубокого траура. Все это промелькнуло в уме Зиновьева и вылилось в восклицании:

— Ужели и это самозванка?

Он, однако, на минуту оторвался от этих дум, собрал бумаги и уехал на службу, но в деловой атмосфере присутствия роковой вопрос, что ему делать, не выходил из его головы. Он припоминал разительное сходство побочной дочери мужа его сестры князя Полторацкого — Тани Берестовой с княжной Людмилой, сопоставлял этот факт со странным поведением в Петербурге его племянницы, и вследствие этого толки дворни, о которых ему докладывал Петр, порожденные рассказами какого-то захожего человека, приобретали роковую вероятность.

— Что же делать?

Вопрос становился серьезным и вместе с тем трудноразрешимым. Как доказать самозванство княжны Полторацкой, если только это самозванство действительно, как утверждает пущенная в дворне молва, которую, пожалуй, не удержать распоряжением не болтать вздор, отданным им, Сергеем Семеновичем, сегодня утром его камердинеру Петру.

Слово что воробей: вылетит — не поймаешь. Из застольной полетит молва на улицу, проникнет в другие застольные, а из них и в палаты господ и пойдет кататься по Петербургу, осложняемая прикрасами. Может, наконец, дойти и до государыни. Сочтут его, Зиновьева, сплетником и укрывателем, и тогда, пожалуй, быть беде неминучей.

Такими мрачными красками мысленно рисовал себе будущее Сергей Семенович Зиновьев, и снова перед ним вставал роковой вопрос: «Что же делать?»

Предпринять между тем ничего было нельзя. Власти тамбовского наместничества признали тождество княжны Полторацкой с оставшеюся в живых девушкой. Она была утверждена в правах наследства после матери, введена во владение всем имением покойной. Дворовые считали ее княжной. Нельзя же было на основании сплетни, пущенной каким-то проходимцем, поднять историю, возбуждение которое еще может быть злыми языками истолковано желанием получить наследство от бездетной сестры.

Сергей Семенович решил, как и в деле графа Свянторжецкого, дать событиям идти своим чередом.

III Радужные мечты

Вскоре после так встревожившего Сергея Семеновича Зиновьева доклада его камердинера Петра княжна Людмила Васильевна Полторацкая покинула гостеприимный кров своего дяди и переехала в собственный дом на левом берегу реки Фонтанки. С помощью дяди ею куплена была целая усадьба с садом и даже парком или же, собственно говоря, расчищенным лесом, которым во времена Петра Великого были покрыты берега этой речки, текущей теперь в центре столицы в гранитных берегах.

В описываемое же нами время, как мы уже говорили, левый берег Фонтанки не входил еще в состав города и считался предместьем. Это, впрочем, соответствовало желанию осиротевшей княжны, просившей Сергея Семеновича приобрести ей дом непременно на окраине.

— Почему это, Люда? — спросил в первый раз, когда та высказала это свое желание, Зиновьев.

— Я привыкла к деревне, к простору, к зелени деревьев, к их белому заиндевевшему виду зимой… Здесь у вас в центре меня давит эта скученность построек, мне недостает воздуха.