Дочь торговца шелком - [30]

– Я не обижу тебя, – повторил Чан, и на этот раз ее чуть успокоили теплые нотки в его голосе. – Не бойся. Ты вернешься домой в целости и сохранности. Всему свое время.

Они прошли островок света из окна второго этажа. Николь взглянула на парня. Внутри боролись противоречивые чувства – любопытство и волнение, но вот Чан широко улыбнулся, и Николь, увидев искренность в его глазах, успокоилась.

– Николь, ты можешь быть во мне уверена.

– Как тебя на самом деле зовут?

– Ты уже знаешь, что имя моей семьи Чан. Пока этого достаточно.

Николь все больше проникалась интригующей ночной прогулкой в незнакомой части города. Когда они свернули на узкую улочку, раздались голоса. В каждом окне светились красные и желтые фонарики. Николь чихнула от приторного аромата, который пронизывал воздух.

– Опиум, – сказал Чан.

Николь нахмурилась.

– Как видишь, под лоском французского высшего света Ханоя прячется второе дно.

– Я слышала об этом.

– Французы поддерживают государственную монополию торговли опиумом.

Они прошли мимо вьетнамцев, которые стояли на улице, посматривая на откровенно одетых вьетнамских девушек: те облепили французских офицеров в белой форме. Николь отошла в тень, чтобы французы не узнали ее, но довольно быстро компания покинула улицу и зашла в здание.

– Они идут танцевать?

– Не совсем. – Чан скорчил мину.

– Ты же не ведешь меня танцевать, правда?

– Я не танцую.

– Не верю. – Николь посмотрела на его серьезное лицо. – Ты хоть как-то веселишься?

Чан ничего не сказал, но ей показалось, что он слегка улыбнулся.

Улица выводила на другую, с еще более подозрительными барами и одурманивающими ароматами опиума.

– Идем, – сказал парень, остановившись на пороге одного заведения.

Николь замешкалась, вспомнив все кошмарные истории отца о похищенных девушках. Она считала их вымыслом, способом контролировать ее, но теперь не была так уверена.

Когда они ступили внутрь, Чан повел Николь по узкой лестнице и коридору вглубь здания. Там он толкнул тяжелую дверь. Николь ахнула, вдохнув головокружительный аромат. Комнату заполняла синеватая дымка, фоном играла тихая музыка.

– Это fumerie, – сказал Чан.

Сперва Николь ничего не видела в полутемном помещении, но стоило глазам привыкнуть, и она заметила озерца рассеянного света, исходящие от масляных ламп наверху. Клиенты, в основном вьетнамцы, лежали на решетчатых деревянных кушетках, покрытых циновками, с кожаным валиком под головой. Их тусклый оцепенелый взгляд говорил о многом. Молодая босоногая вьетнамка сидела возле одного из этих людей. Все атрибуты лежали рядом: длинные черные опиумные трубки, бамбуковый горшочек, игла с серебряным наконечником. Девушка подняла иглу и покрутила ею, поднося смолу к огню масляной лампы.

Чан кивнул другой женщине, которая, очевидно, здесь всем заправляла, и она указала на арочный проем. Понимая, в каком уязвимом положении находится, Николь вцепилась в руку своего спутника.

– Мы можем уйти?

– Это только часть того, что я хотел показать.

Николь пошла за парнем, нервничая все больше.

За пределами арки протянулся широкий коридор, покрытый рубиново-красным ковролином. Тяжелые парчовые занавески отгораживали просторные кабинки по обе стороны. В воздухе висел синтетический запах, словно бы пропитавший и стены. Николь зажала нос ладонью и осмотрелась по сторонам. Одна из занавесок была чуть приоткрыта. Николь отвела взгляд, боясь увидеть лишнее. Здесь не просто отсутствовал яркий свет, но, казалось, сама тьма и ужас поселились в этом месте.

– Прошу, – прошептала Николь, попятившись. – Хватит.

– Не трусь.

Она покачала головой.

– Это ненадолго.

Они прошли дальше. Ароматы здесь изменились. В воздухе висел запах алкоголя. Николь сделала еще шаг и заглянула в кабинку, шторка которой оставалась отдернутой. На покрытом бархатом диване спали мужчина и женщина, а на полке в изголовье сидел большой серый кот. И это все? Однако из кабинок дальше по коридору раздавались другие звуки, и Николь понимала, что увидела лишь верхушку айсберга. Она посмотрела еще на комнатку, шагнула вперед, приоткрыла занавеску и тут же отпустила ее. По коже пробежали мурашки.

Николь и Чан прошли дальше, потом поднялись вверх по лестнице в маленькую комнатку. Он тихо прикрыл дверь и улыбнулся. Пространство освещала лишь приземистая лампа с бахромой, а воздух был пропитан приторным запахом благовоний и масел.

Поднеся палец к губам, Чан жестом предложил Николь подойти к бархатной занавеске, служившей перегородкой. За ней раздавались смех и голоса мужчин, говоривших по-французски. Чан снова махнул ей. Половицы скрипнули, когда Николь подошла ближе. Она замерла от страха. Ничего не произошло, и она шагнула вперед.

– Некоторые любят подсматривать, – прошептал Чан и указал на прореху в занавеске.

Николь посмотрела в отверстие и увидела небольшую комнатку, отделанную темным деревом. На кровати, застеленной шелком, лежала обнаженная молодая вьетнамка. Увидев ее мертвенно-бледное лицо, Николь хотела закричать, чтобы та бежала отсюда прочь, но понимала, что той некуда податься. Трое офицеров по очереди развлекались с другой девушкой, передавая по кругу бутылку бренди. Один из мужчин шлепнул девушку по ягодицам, потом нагнул ее, заставляя обхватить ртом гениталии другого мужчины. Николь поморщилась от отвращения, но нечаянно приоткрыла занавеску и задрожала, когда мужчина поднял голову. Увидел ли он ее? Его глаза были прикрыты, лицо исказилось, а рот с толстыми губами распахнулся. Перед ней находился один из важнейших представителей города, которому следовало следить за порядком, – отец Даниэля Жиро.