Дочь - [143]

«Наша контора в Гонконге, — писали они мне, — получила 2 июня 1931 года распоряжение от генерального консула США в Гонконге, гласящее, что эмигранты, получившие визу в США, должны иметь достаточно средств, чтобы содержать себя до конца жизни, и что только люди, которые представляют конкретные доказательства, что они независимы в финансовом отношении и не будут искать заработка, получат разрешение на въезд в Соединенные Штаты».

Снова отчаяние, хлопоты через наших друзей американцев, через американского консула.

— Боятся, — говорил нам наш приятель японец. — О–о–очень боятся. Вы едете Америка. В Америке спрашивают: Толстая–сан имеет деньги? — Нет, не имеет. — Толстая–сан, уезжайте обратно. Ольга–сан, Мария–сан, все уезжайте обратно в Японию. А кто повезет обратно? Пароходная компания. Денег нет, повезут даром, потеряют деньги. Боятся. Но будем хлопотать…

И мы опять без конца хлопотали.

И вот наконец все препятствия устранены. Мадам Майриш дала нам 750 долларов, из которых мы 600 заплатили за билеты. Мы на пароходе. Летают в воздухе конфетти, бросают нам на палубу гирлянды, сделанные из разноцветных бумажек, мы за них держимся — это наша последняя вещественная связь с этой чудной страной, давшей нам возможность счастливо прожить в ней 20 месяцев. Третий гудок, бумажная цепь разрывается, группа японцев и японок машут нам руками, у многих японок на глазах слезы, да и мы недалеки от того, чтобы расплакаться.

Прощай, милая красавица Япония, прощайте, дорогие японские друзья! Мы никогда вас не забудем.

Погода тихая, небо ясное, безоблачное, море не колышется. Пароход медленно отплывает.

Что нас ждет впереди?

Часть IV ПЕРВЫЕ ШАГИ В АМЕРИКЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Неужели прожита только одна жизнь? А кажется, что их было много и ни одна из них не была похожа на другую.

Первый и самый лучший период моей жизни — жизнь с отцом, которая длилась 26 лет, может быть, лишь 6–8 лет сознательной, а может быть, и не совсем сознательной жизни. Но этот период был не легкий. И когда отец умер, все на время остановилось и казалось, что жизнь кончена и дальше жить не для кого и незачем. Пустота, которую я не умела заполнить. Но разразилась мировая война, и я отдала всю свою энергию на работу сначала сестрой милосердия, а потом уполномоченной Земского Союза.

В 1917 году — революция, и вся жизнь перевернулась. Ничего не осталось от традиций, веры, в которых я воспитывалась, снова нужно было искать новых жизненных путей.

12 лет я билась, чтобы найти возможность творчески работать в создавшихся условиях. Наконец, мне удалось организовать культурный центр в Ясной Поляне. Был образован музей из дома и комнат, где жил мой отец, и, кроме того, второй музей, наполненный его вещами, фотографиями и портретами из бывшей школы, а в Москве создано, вместе с группой ученых и академиков Срезневского, Шахматова, профессоров Грузинского, Цявловского и других, товарищество по изучению творений Толстого.

Это нашей многолетней работой воспользовался Госиздат, чтобы напечатать первое и единственное Полное собрание сочинений моего отца в 92 томах[111]. Это 92-томное издание Советы выпустили под своим именем и редакцией, и, насколько я знаю, оно было напечатано в одной тысяче экземпляров, так что купить его могли только очень богатые люди и большие заграничные университетские библиотеки.

Трудно было работать в толстовских музеях в Ясной Поляне, где все было создано в духе учения Христа и веры в Бога, а теперь было окружено атмосферой, пропитанной идеологией марксизма, отрицающей божественный дух в мысли и творчестве, в музеях, в школах, в колоссальной пропаганде атеистического материализма, который всеми силами старались внедрить большевики. Я спешила все бросить и уехать.

Я оторвалась от родной земли, где прожила 45 лет своей жизни, оторвалась от родных, друзей, от всего, что было мне дорого, от родного отцовского гнезда, его могилы…

Я прожила 20 месяцев в Японии, где я не знала ни языка, ни обычаев, ни людей.

А теперь я хочу рассказать, как я сюда приехала, как постепенно привыкла к стране. Хочу рассказать о тех замечательных людях, которых здесь встретила, чему я научилась в Америке и как постепенно полюбила эту страну, которую теперь считаю своей второй родиной.

Но родину я не забуду никогда.

КАК РАСТУТ АНАНАСЫ

На пароходе, каком–то «Мару», — неплохо. Кабинка на четверых, рядом ванны — морская вода. На палубе чисто, публика разная, большей частью японцы, филиппинцы. В нашем третьем классе европейцев мало, два русских коммерсанта из Китая.

Прошли полпути.

Земля. Гонолулу. На пароход взбираются тонкие, великолепно сложенные, ловкие, как обезьяны, смуглые мужчины в одних трусиках. Пассажиры первого класса бросают в море монеты. Гавайцы, как утки, ныряют в море и через секунду выплывают с монетой в зубах. На берегу вереницей выстроились громадного размера некрасивые женщины, увешанные гирляндами цветов, похожих на гардении. Не успели мы оглянуться, как толстые женщины и нас увесили цветами, от приторного запаха которых кружилась голова.

Тепло, но не душно, дышится легко, на душе весело и свободно, ничто не давит, будущее впереди, надежда на лучшее, а пока что в нашем распоряжении 12 часов, чтобы осмотреть все что можно в этом раю и… выкупаться. На пляже достали купальные костюмы на прокат. Вода теплая, мягко катятся одна за другой ласковые волны. Молодежь скользит по волнам на морских лыжах. Вдали яхты, парусные суда, а вдоль берега жестко шелестят листья пальмовых деревьев.