Дочь солнца. Хатшепсут - [201]

Через девять дней — хотя никто, кроме Мен-хепер-Ра, не верил, что такое возможно, — пустыня осталась позади. Вечером они разбили лагерь у города Газа, на берегу Великого моря. Тот день, четвёртое Пахона, был памятен Мен-хепер-Ра. Прошло ровно двадцать два года с тех пор, как Амон назвал его фараоном е дедовском Молитвенном зале.

Он не стал задерживаться, чтобы отметить эту годовщину. На следующее утро его отряды, вновь выступили в поход на северо-восток, к Кадешу, к крепости под названием Мегиддо, стоявшей в степи Джезреель.

Эпилог

Шёл десятый день месяца Фаофи сорок второго года правления Доброго Бога Мен-хепер-Ра. На самом деле год был двадцатый, добавляли про себя люди, — двадцатый год после смерти Безымянной, — но никто не называл то время временем Узурпаторши; в глазах богов этого никогда не было. Когда Немощный сложил с себя корону сорок два года назад, её надел Мен-хепер-Ра; как всегда, Гор наследовал Осирису. Ничего другого помнить не требовалось. Да и, честно говоря, кто мог вспомнить время, когда Мен-хепер-Ра не был фараоном? И кто хотел вспоминать? Казалось, это было давным-давно, в другом мире...

Итак, шёл десятый день Фаофи, вода покрывала землю, и Мен-хепер-Ра пора было вернуться домой. Двадцать лет подряд Добрый Бог неукоснительно возвращался в Египет на праздник Высокого Нила. Летом он был далеко, сражаясь, завоёвывая, покоряя мятежников (которых, честно говоря, сейчас почти не осталось) и раздвигая границы царства, пока не довёл их до самого края света; но когда разливался Нил и Мёртвый Бог возвращался в Египет, Мен-хепер-Ра возвращался тоже, и Гор вновь обитал среди людей.

«Он должен вернуться сегодня или завтра, — уверяли друг друга люди. — Мы знаем, он плывёт по реке, так сказал гонец. Наблюдатель скоро увидит «Дикого быка»...

Их глаза в сотый раз обращались на вершину самого высокого пилона храма, где стояла фигура, чётко выделявшаяся на фоне неба.

Множество глаз следило за наблюдателем — глаза рабов и слуг, украшавших царскую пристань вымпелами, лотосами и золотыми лентами, глаза Божественной Супруги Мериет-Ра, которая вместе с царевной Мериет-Амон и царевичем Аменхотепом[144] ждала на крыше дворца, и глаза разместившегося на дворцовой стене распорядителя двора, который должен был известить их блистательные превосходительства Рехми-ра, визиря Египта, и Аменусера, градоначальника Фив и управляющего дворцом Красной короны, когда следует дать сигнал к выступлению почётной процессии.

Наконец в два часа пополудни наблюдатель напрягся, долго смотрел на север, а затем поднёс к губам медную трубу. Первые ноты разнеслись по долине; последние утонули в радостных выкриках и топоте ног: казалось, все жители Фив высыпали из домов, рыночных палаток и мастерских и устремились на набережную. Над усыпанными цветами ступенями пристани вознеслись огромные опахала из перьев; в Большом дворе Рехми-ра и Амену обменялись ликующими взглядами и заторопились сквозь толпу носильщиков и разодетых вельмож к ожидавшим их носилкам, причём Рехми-ра припадал на ногу, едва не отрубленную пятнадцать лет назад в битве при Арваде. Майет, дежурившая на крыше дворца, взволнованно поднялась и кивком подозвала к себе сына и дочь.

   — Скорее! — сказала она. — Он ждёт, что мы будем в саду.

Несколько мгновений спустя все увидели то, что уже видел наблюдатель — из-за излучины к северу от Фив показался знакомый потрёпанный парус и таран военного корабля фараона «Дикий бык». В середине корабля блестел золотой балдахин; под ним, как все знали по бесчисленным предыдущим возвращениям, сидел коренастый человек с хищным крючковатым носом и гранитными чертами лица, облачённый в поношенную кожаную кирасу и Синий боевой шлем.

   — Мен-хепер-Ра! Мен-хепер-Ра! — кричали они и, хоть ещё не могли видеть его, поднимали детей вверх, шепча: — Смотри как следует, малыш! Это он, сам бог — смотри, как он сидит, думая о своей славе!

* * *

Мен-хепер-Ра думал не о своей славе. Он следил за залитой водой землёй, медленно разворачивавшейся перед ним как свиток, — шафрановая пустыня, искрящиеся поля, бирюзовое небо — и думал о том дне, когда сорок лет назад испуганный вавилонский мальчик плыл по этой реке в Фивы. Тогда тоже у края воды собирались толпы, чтобы посмотреть на его возвращение, — но по причине, отличавшейся от сегодняшней так же, как вавилонский мальчик отличался от сидевшего под балдахином мужа. Всё было другим — Фивы, оживлённое движение на реке, даже границы Египта, которые он расширял, пока те не протянулись от южного Нила до северного Евфрата. Можно было сказать, что этот свиток написан на другом языке.

Вернее, на многих языках, думал Тот, не обращая внимания на знакомое слабое покалывание беспокойства и глядя на финикийскую галеру с длинным носом у дальнего берега реки, спорившую за право прохода с микенской триремой и баркой с фантастически расписанными парусами, прибывшей не иначе как с Морских Островов. Сорок лет назад — а на самом деле двадцать — Египет знал только местные лица и местные корабли. А ныне каждое третье судно из тех, что ходили по Нилу под парусом, было зарубежным и несло груз зарубежных товаров; храм, дворец и рынок были переполнены сирийскими гобеленами и колесницами, пряностями Пунта и тёмным пивом Кеде