Дочь солдата - [37]
Бока у Громика скоро потемнели, задымились. Жеребенок после каждого шага напряженно встряхивал мордой.
— Совесть надо иметь, — сплюнул Веня. — Ишь, расселась барыней!
Он успевал и присвистнуть на Лыска, и на ходу поправить седелко, выпростать из-под хомута витую прядь гривы, чтобы не сбилась холка, и выбросить на заполосок клоч дерна, застрявший между зубьями бороны.
Верка потихоньку, часто-часто шмыгая, слезла с Громика, повела его в поводу. И увидела себя со стороны — смуглая, с черной кудрявой головой на тонкой смуглой шее, худенькая тонкая девочка шагает, увязая в лиловой податливой земле, и ветер треплет подол ее ситцевого в мелких цветочках платья. Верка посмотрела на себя, как чужая, и ей стало стыдно. Уж лучше бы тетя отговорила ее ехать на бороньбу! Ничего не получается, — вот незадачливая… Верка закусила до боли губу, локотком вытерла пот, щекотивший щеки, и вся напряглась, как перед прыжком.
Напрямик по полю… Лоснятся отвалы земли. Борона завалилась в борозду, крошит сырые комья. Теперь поворот… Ого, удачно! Наискось по полю… Еще поворот…
— Перерыв!
Кто это сказал? Веня?
Жеребят разнуздали; поослабив им супони и подпруги, пустили на межу. Покусывая сухую былинку, Веня лег животом на жухлую траву. Леня — с ним рядом, опираясь на локти; острые лопатки обозначились на спине, как крылышки. От рыжих вихров идет сияние, зеленые глаза мечтательно лучатся.
— Лето скоро… По грибы пойдем! Уж я знаю местечко: грибо-ов! И только красные, боровые. Они, ух, сердиты. Пальцем их не задень: аж почернеют, недотроги.
— Дядя мечтал сходить по грибы, — робко, словно заискивая, вставила Верка.
— Большой человек, — одернул рубашку Веня. — Старой большевистской гвардии! Колхозу подвезло, что Николай Иванович у нас… У-у… что ты! Авторитет-то у него… что ты! До всего сердцем доходит, за все душой болеет.
После отдыха ей было еще хуже. Но Верка виду не подавала, как ей трудно. Приятно было ступать босыми ногами по теплой земле, смотреть на березы, повитые дымкой свежей зелени. Листочки на ветках сморщенные, напоминали ушки. Выпустила береза ушки и слушает, слушает хруст земли под копытами жеребят, чирканье и скрежет каленых зубьев борон о камни, всхрапывание коней, бряцающих удилами. И дальнее «ку-ку! ку-ку!» из синего леса.
— Вошла-таки в борозду! — Веня неожиданно похвалил Верку.
Доборонить поле все-таки не удалось до конца: жеребята заспотыкались, устали с непривычки.
Бороновальщики, оставив у заполосков сбрую, дуги и бороны, покатили в деревню — на обед.
Копыта чавкали по просыхающим лужам. Поглядывая на Верку, неуверенно сидевшую на Громике, Веня засмеялся:
— А ну, наперегонки!
Свистнул и ударил каблуками в бока своего Лыска. Лыско заплясал, оседая на задние ноги.
Ах, вот как!.. Верка шлепнула Громика ладонью по гладкой, обтянутой шелковой шерстью шее.
Жеребенок взял размашистой рысью. У Верки глаза повело на лоб, она съезжала с крупа Громика то направо, то налево, словом, чудом не падала.
Догнав Лыска, Громик укусил его и заржал, дурашливо кося лиловым глазом. Он поскакал боком, унося Верку вперед, маня всех за собой.
Жеребенок перешел с рыси на галоп.
Верка бросила взгляд через плечо — Веня валкой рысцой трусил позади, расставив локти. «Обогнала!» — Верка пригнулась к седой от пыли гриве Громика, — «Обогнала… обогнала!»
Назад, стремительно назад помчалась земля! Комья грязи, выбитые копытами, летели сзади выше головы.
Вихрем, развевая хвост и гриву, вырвался Громик через разгороженное прясло из полей. Поскакал, прижимаясь к изгороди, тянувшейся до околицы.
Вдоль изгороди — груды камня, собранного с полей. Запнется Громик со всего маху — костей бедной Верке не собрать.
Колья изгороди в пряслах, как пики. Зацепишься — ой, не быть Верке вживе.
Громик все жал к изгороди, не слушался повода, ошалевший от скачки, с пеной на удилах.
Лужа… Ух ты-и, брызги в стороны! Грязные липкие брызги.
Конюшня… Ворота растворены, низкие, темные. Сейчас расшибет Громик свою наездницу о притолоку.
— Ой! — Верка сжалась, выпустила поводья.
— Стой! Стой, черт задери! — невесть откуда вывернулся Потапов.
Громик ударил его грудью. Родион Иванович железной хваткой вцепился в повод, повис. Жеребенок проволок его по лужку и встал. Он храпел, выкатывал закровяневшие глаза и взвивался на дыбы.
Как Верка скатилась с Громика на землю, не помнила.
— Что такое? — бушевал Потапов. — Кто разрешил жеребят гонять? Уши нарву!
Возможно, сгоряча Родион Иванович выполнил бы угрозу.
Но к конюшне подбежала Екатерина Кузьминична — растрепанная, бледная…
— Родион Иванович, голубчик… — задыхаясь, простонала тетя. — С Колей плохо. Доктора… срочно доктора!
У Верки подкосились ноги, перед глазами поплыло все, западая на бок: и деревня, и березы, и небо…
По дороге протарахтел, стреляя синим чадом, мотоцикл Родиона Ивановича.
Глава XVII. Горе
Она сидела за партой, сжавшись в комочек, тихая и смирная, отвечала у доски, если вызывали, но будто во сне, долгом, тяжелом. От этого ощущения Верка не могла избавиться. И стояло перед ней белое, с впалыми висками лицо на белой подушке, чудился запах лекарств, от которого теснило грудь и кружилась голова. И не покидало Верку чувство собственного бессилия, неприкаянности. Чем она может помочь, чем?..
