Дочь Роксоланы - [66]

– Чему ты меня не научил, Доку? – робко спросила Орыся, больше не пытаясь храбриться.

Евнух некоторое время колебался. Но потом все же решил, что промолчать будет хуже, чем ответить:

– Кое-что может открываться с неожидаемой стороны. Да, через сны тоже. И если кто-то оттуда пытается что-то сообщить… как-то защитить…

Он умолк, вновь усомнившись. Что вообще можно знать о Силах, нам неподвластных? Во всяком случае, неподвластных тут, среди мира живых? Да ничего! Остается только предполагать и догадываться, а это заведомо ложный путь, потому что ведет он куда угодно, только не к истине, не к знанию. И страшно одиноко будет на таком пути, потому что следы предстоит искать в потемках и не на кого будет опереться, некому подставить плечо.

Разве что попытаться оградить еще тут, по эту сторону, до…

Девочка же тем временем судорожно пыталась вспомнить хоть что-нибудь из своего сна. Но там зияла сплошная дыра, в которой никакого разговора не осталось. Даже отдельных слов от него.

Был там, правда, отпечаток руки – кажется. Кровавый. На двери.

Почему на двери?! Должен ведь быть на стене рядом.

Или это другой отпечаток?

* * *

Доку встал. Подошел к окну. Сквозь пластины восьмиугольных стекол посмотрел на небо (какое же оно тут все-таки высокое!), словно ожидал оттуда подсказки. Но Аллах, видимо, смотрел сейчас в другую сторону, и до своего раба Аллаху дела было не больше, чем солнечной Аматэрасу О-Миками, будде Вайрочана, чье имя здесь никому не ведомо и поминать его нельзя.

Круг замкнулся, и замкнулся как раз на нынешнем рабе Аллаха. Право, не сам ли раб виноват, что так вот происходит? И не много ли он на себя берет, этот раб? Судьба у него будто бы такая? Начертано так? Да, именно так… И будет так и впредь, пока… Доку вздохнул. Что там будет дальше, как раз самой Судьбе и ведомо. А он всего лишь по мере сил и возможностей старается оградить свою воспитанницу от ее, очень возможно, жестокой участи. Пусть даже такова воля Судьбы.

Нет и не будет у него другого пути. Эта стезя выбрана давно – и слишком поздно о чем-то жалеть. Да и не тот он человек, чтобы жалеть. В особенности себя.

А вот выросших под его рукой девочек пожалеть нужно, как же без этого? Это одна из составных частей любви и, что важнее, верности. Может быть, совсем и не главная, но обязательная.

Он был в этом уверен. Иначе от его верности останется лишь рабское поклонение. А так пусть верность понимает кто-нибудь другой.

К тому же он не просто охранитель, но еще и наставник. Который учит… не имеет значения чему: всегда, везде и прежде всего учат – жизни…

– С кем ты говорила во сне, я могу предположить, однако назвать его имя должен не я, ибо это будет неправильно, – взвешивая каждое слово, начал бывший самурай. Давно уже бывший. – Его ты должна узнать сама. Но запомни навсегда, что если кто-то, для кого ты очень важна, при жизни не успел сказать тебе что-то, очень важное для тебя, то его дух после смерти, бывает, раз за разом отыскивает возможность это сделать. Принимай такое с пониманием. И не пугайся, ведь он точно не желает тебе зла…

«Толстый» аромат плыл по комнате. Сквозь восьмиугольный переплет с неба смотрело солнце, в этих краях ведать не ведавшее имени богини Аматэрасу.

* * *

В это же самое время за сотню фарсангов оттуда волны, клокоча, вздымались выше мачты крохотного суденышка, боровшегося за жизнь – свою и трех человек на борту.

Кара-дениз, Черное море, – серьезное море. Шторма́ в нем менее свирепы, чем бывают в Ак-дениз или Кызыл-дениз[17], не так мощны течения и ветровые накаты, меньше бед создают приливные ловушки. Но только глупец может положиться на все эти «меньше» и «не такие», вручив им себя, а паче того – обоих своих сыновей.

Баратав глупцом не был. В корпорации лодочников его называли «старши́м» совершенно заслуженно: сам кюрекчи-паша считал Баратава большим знатоком гребного и парусного дела, лоцманом же и вовсе непревзойденным. А кюрекчи-паша – шишка большая. На серебре ест, при вооруженной охране ходит, а когда велит поутру одеваться, так ему трое слуг шальвары подают.

Но если бушует шторм и обнажены клыки скал, ни охранники, ни слуги не подмога. Где-то далеко, за краем семи небес и семи земель, остался кюрекчи-паша со всем его могуществом. А под ногами – скрипучие доски малой байды. И двое сыновей рядом. И Последняя бухта вокруг, а Тесть и Зять – вот они, впереди, прямо по курсу. Из пращи камнем добросить можно.

По-разному рассказывают, из-за чего в семье этих лодочников случился кровавый раздор. Но когда вышли тесть и зять в море не для дозволенных промыслов вроде рыбной ловли, контрабандного рейса, торгового вояжа или набега на чужие земли, но чтобы начать охоту друг на друга, то Аллах – в высшей справедливости своей – превратил их вместе с их байдами в островершинные камни.

Было это в незапамятные времена. Но так и стоят они с тех пор за полфарсанга до берега, на страх и в предостережение другим лодочникам.

Тем, кто в шторм увидел Зятя с Тестем близко, можно даже не молиться. Случая не было, чтоб молитва помогла. Ветер и волны без промаха гонят суда прямо на каменных лодочников, а меж скалами – всего лишь полный размах весел. И вода кипит, как пена на морде бешеной собаки. Какие уж тут молитвы…