Дочь регента - [17]

— Но я происхожу из стариннейшей семьи Бретани, и, хоть и не богат, мое состояние обеспечивает мне независимость. Вы это ей сказали, Элен?

— О да, я ей сказала: «Гастон брал меня в жены сиротой без имени и состояния, матушка, меня можно с ним разлучить, но было бы жестокой неблагодарностью с моей стороны забыть его, и я его никогда не забуду».

— Вы ангел, Элен! И вы даже не догадываетесь, кто ваши родственники, которые требуют вас к себе, и к какой судьбе они вас предназначили?

— Нет, кажется, это глубокая и нерушимая тайна, от которой зависит все мое счастье в будущем. Но я хочу вам только сказать, Гастон: боюсь, что это очень знатные господа, потому что мне почудилось, хотя, наверное, я ошиблась, что даже сама настоятельница говорила со мной — как бы это сказать, Гастон, — говорила со мной почтительно.

— С вами, Элен?

— Да.

— Ну что ж, тем лучше! — со вздохом произнес Гастон.

— Как тем лучше? — воскликнула Элен. — Вы рады нашей разлуке?

— Нет, Элен, но я рад, что вы обрели семью как раз в тот момент, когда вы, возможно, потеряете друга.

— Потеряю друга, Гастон? Но у меня нет друзей, кроме вас, значит, я вас потеряю?

— Во всяком случае, мне придется расстаться с вами на некоторое время, Элен.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, что судьбе было угодно сделать нас похожими во всем, и не вы одна не знаете, что готовит вам завтрашний день.

— Гастон, Гастон, что значат эти странные речи?

— Что меня, Элен, тоже толкает рок, которому я должен повиноваться, что мной распоряжается высшая и неодолимая сила.

— Вами? О Боже!

— Причем эта сила может обречь меня на то, что я покину вас через неделю или две, через месяц, и покину не только вас, Элен, но и Францию.

— Боже, что вы говорите, Гастон?

— Я говорю вам то, что до сих пор из любви, а скорее из эгоизма, не решался сказать; к этому часу я шел с закрытыми глазами, но сегодня утром глаза мои открылись: я должен расстаться с вами, Элен.

— Но для чего? Во что вы замешаны? И что станет с вами?

— Увы! У каждого из нас своя тайна, Элен, — сказал шевалье, грустно качая головой, — и единственное, о чем я молю Бога, так это о том, чтоб ваша тайна оказалась не столь ужасна, как моя.

— Гастон!

— Вы же первая сказали, что мы должны расстаться, Элен, вы первая имели мужество отказаться от меня, так будьте благословенны: вы подали мне пример, потому что у меня на это мужества не хватало.

И с этими словами молодой человек снова прижался губами к прекрасной руке, которая все еще оставалась в его руках, и, несмотря на все его усилия удержать слезы, Элен почувствовала, что он плачет.

— О Боже, Боже мой! — прошептала она. — Чем мы прогневили Небо, что оно нам послало такие несчастья?

При этих словах Гастон поднял голову.

— Ну что же, — сказал он, как бы говоря сам с собой, — ну что же, мужайтесь, Элен. В жизни есть силы, которым бессмысленно противостоять, подчинимся же, Элен, и вы и я, без борьбы и без ропота, может быть, мы и обезоружим судьбу покорностью. Я вас смогу еще раз увидеть до вашего отъезда?

— Не думаю, я уезжаю завтра.

— И по какой дороге?

— По парижской.

— Как? Так вы едете…

— Я еду в Париж.

— О Боже! — воскликнул Гастон. — И я тоже.

— И вы тоже, Гастон?

— Да, и я тоже! Я тоже должен ехать, Элен. Мы ошибались, мы не расстанемся.

— Господи Боже! Что вы говорите, Гастон!

— Мы с вами были виноваты, обвиняя Провидение, а оно нас вознаградило, ниспослав то, что мы и просить у него не смели. Мы сможем видеться не только на протяжении всего пути, но даже и в Париже. И даже там, в Париже, мы не будем окончательно разлучены. Как вы едете?

— Я полагаю, что в монастырской карете, перегонами, но небольшими, чтобы я не уставала.

— С кем вы едете?

— С одной монахиней, которую дают мне в сопроводительницы. Она, сдав меня на руки тем, кто меня ждет, вернется в монастырь.

— Тогда все идет к лучшему, Элен. Я еду верхом, я совершенно незнакомый вам путешественник, и каждый вечер я смогу говорить с вами, а если мне это не удастся, то хотя бы видеть вас. Таким образом, Элен, мы будем разлучены только наполовину.

И молодые люди, встретившиеся со слезами на глазах и со смятенной душой, воодушевленные неистребимой верой в будущее, столь свойственной их возрасту, расстались с улыбкой и окрыленные надеждой.

Гастон опять, и столь же удачно, как в первый раз, пересек замерзший пруд и направился к дереву, где он привязал своего коня, но вместо его раненой лошади там стояла лошадь Монлуи, и, благодаря предупредительности друга, он меньше чем через три четверти часа, без всяких неприятных приключений уже был в Нанте.

VI ПУТЕШЕСТВИЕ

Весь остаток ночи Гастон писал завещание, которое на следующий день он передал одному из нантских нотариусов.

Все свое состояние он завещал Элен де Шаверни и умолял ее, в случае если он умрет, не отказываться от мира, а продолжать жить, как это и положено столь молодому и прекрасному существу. Единственно, о чем он просил ее, это назвать своего первого сына в память о нем Гастоном, потому что сам он был последним в роду.

Затем он последний раз пошел повидаться с друзьями, особенно с Монлуи, который накануне больше всех из четверых поддержал его, еще раз заверил их в успехе дела и получил от Понкалека половину золотой монеты и письмо, которое он должен был вручить некоему капитану Ла Жонкьеру, парижскому корреспонденту заговорщиков, кто, в свою очередь, должен был ввести его к важным особам, ради чего Гастон и ехал в Париж. После этого он положил в чемодан все наличные деньги и в сопровождении своего слуги по имени Ован, служившего у него уже три года, которому, как он полагал, можно было доверять, выехал из Нанта. Друзья решили не провожать его из страха навлечь подозрения.