Дочь регента - [16]

— Ах, маркиз, если мне это и удастся, то не для себя, моя судьба предопределена.

— Ну же, шевалье, мужайтесь, а пока позвольте нам присутствовать при ваших любовных подвигах.

— Опять подозрения, маркиз?

— Не опять, а все еще, дорогой Гастон. С тех пор, как вы оказали мне честь выбрать меня своим предводителем, я и сам себе не всегда доверяю, и это естественно: на мне ведь лежит вся ответственность, и, хотите вы этого или нет, я должен следить за вами.

— Ну что же, маркиз, смотрите: я не меньше спешу добраться до этой стены, чем вы это увидеть, и я вас больше не заставлю ждать.

Гастон привязал коня к дереву, перебрался через речушку по доске, проложенной с берега на берег, отпер решетку и некоторое время шел вдоль изгороди, чтобы обойти место, где течение не давало озеру замерзнуть, потом он ступил на лед, который глухо затрещал под его тяжестью.

— Во имя Неба, — приглушенно воскликнул Монлуи, — осторожнее, Гастон!

— Как Бог пошлет! Смотрите же, маркиз.

— Гастон, — сказал Понкалек, — я верю, я верю вам.

— Прекрасно! Это удваивает мое мужество, — ответил шевалье.

— Еще одно только слово, Гастон: когда вы отправитесь?

— Завтра в это же время, маркиз, я буду уже в двадцати пяти — тридцати льё отсюда на парижской дороге.

— Тогда вернитесь, обнимемся и простимся. Подойдите, Гастон.

— С удовольствием.

Шевалье вернулся, сердечно обнялся по очереди со всеми четырьмя друзьями, и, пока он не дошел до стенки, они не уезжали, готовые прийти на помощь, если с ним что-нибудь случится на этом опасном пути.

V КАК СЛУЧАЙ ИНОГДА УЛАЖИВАЕТ ДЕЛО ТАК, ЧТО ПРОВИДЕНИЮ ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО СТЫДИТЬСЯ

Лед трещал, но Гастон смело шел вперед, потому что заметил одну вещь, которая заставила его сердце биться быстрее: зимние дожди подняли уровень воды в озерце, и, дойдя до стены, он, несомненно, сможет дотянуться до заветного окна.

Он не ошибся. Оказавшись у цели своего пути, он сложил руки у рта и крикнул, подражая уханью филина. Окно отворилось.

И тут же он был вознагражден за пережитую опасность: почти на уровне его лица в окне появилась прелестная головка его возлюбленной, а ее нежная и теплая ручка протянулась сквозь решетку и в первый раз коснулась его руки. Вне себя от восторга, Гастон завладел этой ручкой и покрыл ее поцелуями.

— Гастон, вот вы и приехали, несмотря на холод, и без лодки, прямо по льду, да? А ведь я вам это запретила в письме: лед едва стал.

— Ваше письмо было у меня на груди, Элен, и мне казалось, что никакой опасности не существует. Но вам нужно рассказать мне что-то очень грустное и серьезное. Вы плакали.

— Увы, друг мой, я с самого утра только и делаю, что плачу.

— С утра? — прошептал Гастон, грустно улыбаясь. — Странно! И я тоже плакал бы сегодня с самого утра, не будь я мужчина.

— Что вы говорите, Гастон?

— Ничего, друг мой. Но вернемся к вам, что у вас за горе, Элен, расскажите.

— Увы, вы знаете, что я себе не принадлежу, я бедная сирота, воспитанная в этом монастыре, и, кроме него, нет у меня другой родины, другого мира, другой вселенной. Я никогда не видела людей, которых могла бы считать своими отцом и матерью. Я думаю, что моя мать умерла, а об отце мне всегда говорили, что он находится в долгой отлучке; я зависела от некоей невидимой могущественной силы, и только нашей настоятельнице известна истина. Так вот, сегодня утром мать-настоятельница пригласила меня к себе и со слезами на глазах сообщила о моем отъезде.

— О вашем отъезде, Элен? Вы покидаете монастырь?

— Да, моя семья забирает меня к себе, Гастон.

— Боже мой, ваша семья! Вот еще одна напасть на нас с вами!

— Да, Гастон, это несчастье, хотя сначала мать-настоятельница поздравила меня с ним как с величайшей радостью. Но я в монастыре была счастлива и ничего другого не просила у Господа, как остаться в нем до той минуты, когда я стану вашей женой. Но Господь судил иначе, и что же теперь со мной станется?

— И этот приказ уехать из монастыря…

— …не допускает ни обсуждения, ни отсрочки. Увы! Кажется, семья моя очень могущественна. Когда добрая мать-настоятельница объявила мне, что я должна ее покинуть, я расплакалась, упала к ее ногам и просила только об одном — никогда не покидать ее. Тогда она заподозрила, что у меня есть на то другие причины, кроме тех, о которых я ей рассказала, и стала меня расспрашивать и настаивать. Простите меня, Гастон, но мне так нужно было поделиться с кем-нибудь моей тайной, мне так нужно было, чтоб меня пожалели и утешили, что я ей все рассказала, Гастон, Я рассказала, что я вас люблю и что вы меня любите, но только не стала поверять, как мы видимся. Я боялась, что, если это раскрою, мне помешают увидеться с вами последний раз, а мне хотелось проститься с вами.

— Но вы рассказали ей, Элен, каковы мои намерения относительно вас? Что я еще шесть месяцев, может быть, год, буду связан с неким сообществом, которое имеет право располагать мной, но по прошествии этого времени, в тот день, когда я снова стану, наконец, свободен, мое имя, моя рука, мое состояние, вся моя жизнь принадлежат вам.

— Я это сказала, Гастон, однако моя добрая мать Урсула ответила мне: «Дочь моя, вам придется забыть шевалье, потому что кто знает, согласится ли ваша новая семья на этот союз?» И это заставило меня подумать, что я дочь какого-то очень знатного сеньора.