Дочь профессора - [44]

В эти февральские вечера у Нэда на чердаке Луиза обычно, купив каких-нибудь продуктов, готовила еду на плитке в углу, а мужчины в другом углу вели свою беседу. У Нэда были редкие черные волосы, пористая кожа на носу напоминала пемзу, и он был так же неряшлив с виду, как Джесон, но то, что в Джесоне казалось Луизе притягательным, в Нэде вызывало в ней отвращение, однако из преданности Джесону она подавляла в себе неприязнь к Нэду, так как Джесон мгновенно свирепел, стоило ей поставить под сомнение любое из достоинств его друга.

— Да, черт побери, ты же никогда не поймешь… ты просто не в состоянии понять его. Он добирается до таких вещей, до которых мне еще далеко.

Одна из вещей, до которых добирался Нэд — Луиза это инстинктивно чувствовала, только не говорила об этом Джесону, — была она, Луиза. Нэд следил тяжелым взглядом за каждым ее движением и время от времени с ласковым видом задавал ей какой-нибудь обескураживающий вопрос или хвалил ее стряпню, а потом точно нарочно оставлял еду почти нетронутой на тарелке. Но Луиза решила, что ради Джесона ей не так уж трудно выдерживать похотливые взгляды Нэда, а прислушиваясь к их беседам, она понимала, что Джесон глубоко почитает, почти боготворит своего друга.

Беседовали они преимущественно о поэзии, политике и религии: младший пытливо задавал вопросы, старший с видом мудреца самодовольно и напыщенно поучал его. По-видимому, Нэд был не то буддистом, не то индуистом Луиза никогда не могла разобраться в этом до конца. Он проповедовал самоотречение, к которому Джесон, казалось, стремился, но которого ему никак не удавалось достичь.

Так текла их жизнь, и наступил март. Луиза прилежно посещала свои лекции, а вечера проводила с Джесоном в его комнате. Джесон вставал поздно, лекций не посещал, да и занимался, по-видимому, мало, считая, что все эти науки только мешают главному. Иногда он брался за книгу — читал Кастро или Букминстера Фуллера, одновременно слушая музыку: ситар, или Баха, или просто джаз. По вечерам они ужинали, пили чай, курили марихуану, болтали или предавались любви, и с каждым днем Луиза чувствовала себя все счастливее, потому что Джесон Джонс хотя и был угрюм и резок, но оставался с ней, и она видела, что нужна ему и, лежа с ней на своем матраце, он уже не высчитывал стоимость ее тела в золоте, а прикасался к нему восторженно и благоговейно, словно к бесценному сокровищу, а затем брал ее с такой силой и неистовством страсти, что она едва не теряла сознания от блаженства.

Уже приближалось время, когда им предстояла поездка на Восток. Кроме ежемесячных пятисот долларов, Генри прислал еще денег на два билета до Бостона и обратно, и тут жеожиданно Джесон решил, что им надо пожениться.

Он не сделал Луизе предложения в общепринятом смысле — он просто сказал, что в интересах их семейств им, пожалуй, следовало бы объявить, что они помолвлены.

— Я не знаю, как твои старики, — сказал он, — но мои, чего доброго, еще раскипятятся, если мы ввалимся к ним просто так, без всякого.

Луизу, которая была от Джесона без ума, эти слова привели в такой восторг, что она даже не решилась его выказать; на мгновение ей показалось, что этой небрежной фразой он по-своему хотел выразить ей свою любовь, что это просто его манера себя держать, а главное в том, что он хочет, чтобы они были вместе навсегда. Но она тут же поняла, что для Джесона размышления о браке — это всего лишь повод для самоуглубления; он даже не взглянул на нее, предлагая ей замужество, — все так же сидел, скрестив ноги по-турецки и глядя в пол.

— А ты хорошо подумал, Джесон? — спросила она. — Ты всегда говорил, что не веришь в брак.

— Я и не верю, — сказал он с досадой. — Но я не верю и в то, что не верю в него. По-моему, люди должны делать из него то, что им удобно.

Какие-то остатки детской сентиментальности, еще не до конца изжитые Луизой, заставили ее почувствовать, как все это не похоже на пылкое предложение руки и сердца, которое делает возлюбленный своей любимой, и на секунду она заколебалась. Но когда Джесон спросил: «Почему бы и нет?» — убедительного возражения у нее не нашлось. И в самом деле, почему бы нет? Она любила его. Они, в сущности, уже жили вместе. Она не видела причины, почему бы этому не продолжаться и дальше; она не представляла себе жизни без него. В каком-то смысле это уже был брак. Тогда почему не узаконить его, не сделать его приемлемым в глазах тех, кому их теперешние отношения могут казаться безнравственными?

И тут, когда она подумала о тех, кому может не понравиться ее внебрачное сожительство с Джесоном — о его родителях и о своих, — у нее все похолодело внутри. Ведь если Генри и Лилиан могут не принять Джесона в качестве ее возлюбленного, весьма сомнительно, чтобы он пришелся им больше по вкусу в роли ее мужа. У нее заныло под ложечкой, когда она представила себе Генри и Джесона рядом. Лилиан — это она знала — сумеет как-нибудь его переварить.

Но в конце концов, тут ведь вопрос ее личной жизни и только. Так почему бы нет? Осторожность, подсказанная инстинктом, сложила оружие перед этой негативной логикой, подкрепленной девичьим чувством — ее любовью к Джесону. И она приняла предложение Джесона Джонса, повторив его же слова: