Дочь партизана - [4]

Розу я хотел всегда, даже когда мы подружились. Мало того, желание росло, потому что она затронула мою душу. Похоть во мне бродила, точно хлебная закваска, пропитывала меня, как маринад – кусок мяса. Вообще-то меня чуть-чуть влекло ко всем женщинам, с которыми я приятельствовал. Я воображал себя и Розу в постели, да и сейчас порой об этом мечтаю. От того, что возраст размазывает по стенке и вопит в уши всякие гадости, старики не превращаются в святош. Сквозь каждую дырочку в теле время начиняет тебя смертью, но бессильно убить желание.

Не знаю, на что я рассчитывал, когда от доктора Патела с Дейвнент-роуд направился к Розе. Звонок явно не работал, и я, чувствуя себя полным идиотом, постучал. Помнится, в тот день вьетнамцы вторглись в Камбоджу[6], о чем я услышал по радио, подъезжая к Розиному дому.

Я слегка оторопел, когда дверь открыл босой парень в джинсах. Взъерошенная курчавая шевелюра и весь вид его говорили о том, что обычно он витает в высших сферах. Моему появлению он ничуть не удивился.

– Роза дома? – спросил я.

– Не знаю, сейчас гляну, – вежливо ответил парень и, отступив в коридор, стукнул в дверь: – Роза, к тебе пришли!.. Она дома.

Одарив меня дежурной улыбкой, он скрылся в соседней комнате. Отчетливо лязгнула щеколда, после чего из-за двери послышалась музыка, которую вроде бы называют «психоделической». Мне было почти сорок, и я понятия не имел, что слушала и о чем говорила тогдашняя молодежь. Часто возникало ощущение, что поезд ушел и я безнадежно устарел. Сейчас, когда я и впрямь состарился, мне плевать. Все, что молодежь воспринимает так серьезно, – мимолетный вздор и больше ничего. Смотрю на юнцов, и мне их жалко, почти всех, а те, кого не жаль, могут пойти и утопиться. Правда, в свои сорок я чувствовал себя еще молодым, но вполне пожившим и устаревшим. Случилась революция, которую я проморгал и даже не вполне понимал, из-за чего сыр-бор. Я только знал, что дочь и отдаленно не похожа на моих сестер в ее возрасте и, слава богу, совсем не похожа на Огромную Булку.

Из комнаты появилась Роза. Она не сразу меня узнала.

– Я Крис, помните? – сказал я. – Вы пригласили меня на кофе.

– Ах да, конечно! Ладно, коли так. Идемте вниз.

Я шел следом, разглядывая этот удивительный дом. В коридоре кое-где громадными шматами отвалилась штукатурка, обнажив серую дранку. Голые лампочки, на стенах гирлянды витой коричневой проводки, явно довоенной. Приходилось смотреть под ноги, потому что местами половицы отсутствовали, а на подвальной лестнице не хватало целой ступеньки. Никаких дорожек, только в подвале заскорузлый половик перед плитой, разрисованной желто-бурыми пятнами засохшего жира. В кухне еще имелся газовый камин, по бокам – продавленные кресла. Там-то Роза и завладела моей душой, выплеснув на меня свои истории.

Она была точно Старый мореход из поэмы[7], который, ухватив слушателя за пуговицу, не выпускает, пока не доскажет свою байку; впрочем, я-то вовсе не пытался улизнуть. Говорю же, я на нее запал. Мне нравилось смотреть на Розу, даже когда я ее не слушал, ибо одну и ту же историю она повторяла по многу раз. Рассказ себе тек, а я разглядывал ее тело и лицо, воображая нас в постели, представляя, что могли бы сотворить со мной ее губы.

В мой первый приход она особо не откровенничала. Мы выпили кофе, Роза о чем-то меня поспрошала, а затем предложила осмотреть дом, словно респектабельная хозяйка, что знакомит нового визитера со своим жилищем.

Прочие покои тоже обветшали. Крыша протекала, и верхний этаж пустовал, лишь в одной комнате на верстаке стоял автомобильный мотор. Им, сказала Роза, занимался ее сосед с первого этажа – парень работал в автомастерской. Потом я часто его видел – типичный заблудший юнец из среднего класса, который верным стилем жизни считает прозябание в трущобе. В своей комнате он голосил песни Боба Дилана, и по дому плыли не лишенные приятности вопли вкупе с гитарным бренчанием – музыкальное сопровождение к нашему с Розой роману. Моя дочь часто крутила пластинки Боба Дилана, и я, хоть и ворчал, понемногу проникся его песнями, а потому распознал репертуар, который наяривал Розин сосед. Наверное, он был одинок и мечтал когда-нибудь стать звездой. Этот верхний Боб Дилан числился Джоном Хорроксом, хотя настоящий-то Джон Хоррокс заделался хиппи и отбыл в Катманду, а наш паренек взял его имя, дабы избежать мороки с регистрацией у домовладельца. О подлинном Джоне Хорроксе я узнал совсем немного: он заводил по несколько любовниц и имел огромные ступни – посреди кухни малый оставил свои мокасины, которые всегда там и стояли, если только их не надевал Верхний Боб Дилан. Кстати, я так и не узнал его настоящее имя, а потому окрестил ВБД, и вскоре Роза подхватила эту кличку.

В доме еще жил какой-то актер, предмет Розиного зубоскальства. Она говорила, что в жизни не видала еврея, который так похож на стереотипного «жида». Владелец единственного в доме телефона, он вешал замок на диск, чтобы никто другой не смог позвонить. В маленьком красном «рено» часто приезжала его подруга, миловидная белокурая артисточка, и тогда дом полнился гулким эхом любовных стонов и охов, сплетавшихся с завываниями Боба Дилана и мелодичным голосом Розы. Мне нравилась столь звучная искренность совокупления, однако я, взросший в иной искренности, смущался. Моя-то Огромная Булка не пискнет, пускай на сто миль вокруг ни души.