Дочь палача и ведьмак - [28]

– Господь всемогущий, я усомнился, прости меня! – взмолился Йоханнес. – Я был глупцом, Фомой неверующим! Но Ты послал мне знак, хвала Тебе на небесах! Это чудо! Настоящее чудо!

Он упал на колени, склонил голову и поцеловал висевший на груди деревянный крестик.

– Ради всего святого, что… что с вами? – осторожно спросила Магдалена. Неужели монах сошел с ума от боли и страха? – Что я такого сказала?

Наконец брат Йоханнес поднял голову.

– Ты… ты ангел! – начал он торжественно. – Ангел, посланный мне самим Богом.

«Он и вправду сошел с ума, – решила Магдалена. – Может, позвать стражников, пока он на меня не напал?»

Она неуверенно улыбнулась:

– Ан… ангел?

Йоханнес страстно закивал:

– Ангел. Посланный, чтобы известить меня о приходе Якоба.

Он серьезно взглянул на Магдалену – безумия в его глазах как не бывало – и прошептал:

– Господь свидетель, твой отец – единственный, кто еще может мне помочь.

* * *

Клубы дыма, подобно силуэтам беспокойных призраков, тянулись в небо над Шонгау.

Как и вчера, Куизль сидел возле пруда и смотрел на зеленую воду, где еще сотню лет назад топили дето-убийц. Палач любил это место, потому что другие забредали сюда крайне редко. Пруд считался проклятым, слишком много бедных душ нашли смерть в этих водах. Горожане поговаривали, что в полнолуние здесь слышны были крики и стенания умерших. Но Куизль ни разу их не слышал – напротив, здесь царила полная тишина, которой так не хватало палачу в городе.

Куизлю был нужен покой. Он раздумывал, как ему следует поступить с Бертхольдами. Разумно ли отправляться к секретарю Лехнеру и рассказывать ему о кражах со склада? Раньше Куизль не раздумывал бы ни секунды, но теперь опасность угрожала его внукам. Но неужели Бертхольды и вправду станут нападать не безвинных детей?

Но как ни старался Куизль во всем разобраться, мысли его то и дело обращались к прошлому. Вчерашний разговор с сыном Георгом пробудил в нем воспоминания: о войне, убийствах и сражениях, но прежде всего о единственном настоящем друге, который у него был за всю жизнь. Они через многое прошли вместе, в атаках всегда стояли рядом в первом ряду и были одного возраста, как братья.

Но прежде всего их связывала общая судьба, отличавшая обоих от остальных людей.

Куизль смотрел на воду и отражения растущих вдоль берега ив. Внезапно в нос ему ударил запах пороха, и в отдалении послышались крики и лязг оружия.

Он словно заглянул в туннель, в конце которого сменялись размытые картины…

* * *

Бьют барабаны, играют флейты, в воздухе стоит запах жареной баранины. Восемнадцатилетний Якоб шагает от одного костра к другому. Всюду, насколько хватает глаз, видны пестрые палатки, рядом с ними обтянутые грязным полотном повозки маркитанток, наскоро насыпанные валы, а за ними – город, который завтра они будут штурмовать.

Переживет ли он завтрашний день?

Вот уже пять лет, как Якоб вступил в армию. Из некогда прыщавого барабанщика вырос широкоплечий мужчина, грозный боец, который неизменно стоит с цвайхандером[9]в первом ряду. Полковник выдал ему грамоту мастера длинного меча, люди боятся Куизля – потому что знают, что этот меч собой представляет. Волшебный клинок, кровопийца, он скрипит и стонет всякий раз, как начинается сражение.

Меч палача.

Забросив клинок за спину, он шагает по лагерю. Солдаты, его знающие, сторонятся, некоторые крестятся. Сыну палача здесь не рады; его уважают, его слушаются – но не любят.

Кто-то неотрывно смотрит ему в спину. Якоб чувствует это и разворачивается. Возле костра, точно откормленная жаба, сидит самый безобразный парень, какого ему доводилось встречать. Лицо раздуто, как пузырь, глаза выпучены, рот перекошен. Якоб смотрит на незнакомца и не сразу понимает, что тот улыбается.

– Чудесный клинок, правда, – говорит парень. Голос его звучит мягко и рассудительно, что никак не сочетается с его лицом. – Немало денежек стоил, наверное. Или стащил где-нибудь?

– Тебе какое дело? – огрызается Якоб.

Он решает уже отвернуться, но собеседник его шарит за спиной и достает из-под рваной тряпки двуручный клинок в полтора шага длиной. Без острия, с долом и короткой гардой, он едва ли не один в один похож на меч Якоба.

– Мне клинок от отца достался, когда дьявол его забрал, – произносит безобразный с ухмылкой. – В Ройтлинге, откуда я родом, говорят, что в день казни меч этот кричит и требует крови. Но я, сколько себя помню, ни разу не слышал, чтобы он кричал. Кричит обычно другой кто-нибудь.

Якоб тихо смеется. Впервые за долгое время.

– Теперь жителям Ройтлинга, наверное, самим приходится руки марать, – ворчит он. – Вот и поделом им, торгашам жирным.

Глядя, как собеседник кивает и задумчиво проводит ладонью вдоль лезвия, Якоб понимает, что обрел друга до конца жизни.

Куизль швырнул камень в пруд. По поверхности кольцами разошлись небольшие волны, и картина растворилась в воде. Палач поднялся с тяжелым сердцем и пошел домой.

Столько старых воспоминаний ничего хорошего не сулили.

* * *

Магдалена взирала на монаха и не верила своим ушам.

– Вы… вы знаете моего отца? – спросила она наконец.

Брат Йоханнес по-прежнему стоял перед ней на коленях. Наконец он перекрестился, тяжело поднялся и пробормотал: