Дочь обмана - [78]

Робер с большим интересом говорил о работе Гусмана, который за последние несколько лет изменил лицо Парижа. Эта работа была необходима после вандализма, допущенного во время революции. Робер явно гордился своим городом и получал огромное удовольствие, показывая его мне. Я заметила, как ему приятно мое восхищение, которое, к тому же, было вполне искренним. Большие города всегда манили меня. Возможно, это объяснялось тем, что я сама родилась и выросла в одном из крупнейших городов мира. Я любила Лондон, но мое желание вернуться туда наталкивалось на боязнь вновь встретиться с горькими воспоминаниями. А Парижем я могла наслаждаться без всяких опасений, от Монмартра до Рю де Риволи, от Монпарнаса до Латинского квартала. Все вызывало во мне восторг.

Я возвращалась домой ничуть не уставшей.

— Ты просто неутомима, — говорил Робер.

— Это потому что все увиденное наполняет меня энергией.

— Я знала, что тебя нужно свозить в Париж, — заметила Анжель. — Давно надо было это сделать.

Большую часть времени Мари-Кристин проводила со мной. В ней начал пробуждаться новый интерес к городу.

— Мне здесь почти все уже знакомо, но с тобой — это все равно, что видеть в первый раз.

Настал день, когда мы собрались пойти к Жерару.

Как я и ожидала, он жил в Латинском квартале. Весь день перед этим я находилась в напряженном ожидании. Я давно надеялась, что мы, наконец, отправимся к нему, и недоумевала, почему наш визит вот уже дважды откладывался.

Мы должны были прибыть туда к трем часам.

Я заметила, что и Робер, и Анжель немного нервничают. Мари-Кристин тоже была не такая, как обычно. Она держать несколько отчужденно. Я не могла понять, почему. Перспектива увидеться с Жераром так действует на них.

Мы прошли по бульвару Сен-Жермен мимо церкви тем же названием. Я знала, что она была построена здесь в тринадцатом веке рядом с Бенедиктинским аббатством.

Студия находилась на верхнем этаже высокого здания. Нам пришлось подниматься туда по бесконечным ступенькам. Преодолев последний лестничный пролет, мы остановились перед дверью с табличкой «Жерар де Каррон».

Робер постучал, дверь открыл мужчина. Оказалось, это и был сам Жерар. Я сразу узнала его по портрету, виденному в галерее.

Он воскликнул:

— Ma mere, mon oncle et ma fille! — Улыбаясь он повернулся ко мне и перешел на английский: — А вы, как я понимаю, мадемуазель Тримастон. Добро пожаловать в мою студию.

Он провел нас в большую комнату с огромными окнами. Кроме того, свет еще падал через застекленную часть скошенной крыши. В комнате стояла кушетка, по всей видимости, ночью служившая кроватью, несколько стульев, стол, заваленный множеством кистей и тюбиков с краской, два мольберта и несколько холстов на подрамниках, прислоненных к стене. Словом, это была типичная комната художника. Застекленная дверь вела на балкон, с которого открывался поистине захватывающий вид Парижа.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Жерар.

— Мы давно собирались заглянуть к тебе, — сказала Анжель, — но, думали, ты занят. Как ты живешь, Жерар?

— У меня все отлично. А тебя даже и спрашивать незачем, твой сияющий вид говорит сам за себя. Как поживает моя дочь?

— Учу английский, — сказала Мари-Кристин. — И уже могу прекрасно говорить.

— Это замечательно.

— Ноэль — мадемуазель Тримастон — учит меня. А я учу ее французскому. У нас обеих большие успехи.

— Это и вправду хорошая новость, — сказал он. — Благодарю вас, мадемуазель Тримастон, за ваши педагогические усилия.

— У нас взаимовыгодное сотрудничество, — улыбнулась я.

— Теперь я и сам могу заметить, что вы тоже делаете большие успехи. Ваш французский звучит очаровательно.

— С характерным английским акцентом, — сказала я.

— Но в этом-то и заключается очарование. А теперь, дорогие мои родственники, не выпить ли нам по чашечке кофе.

— Я сейчас пойду, приготовлю, — сказала Анжель.

— Дорогая мама, я не так уж беспомощен, как ты себе это представляешь. Но, пожалуй, действительно, мне не совсем удобно оставлять гостей. Поэтому, если ты будешь так любезна…

Анжель вышла из комнаты и направилась, как я понимаю, на кухню. Роберу и мне предложили стулья, в то время как Мари-Кристин устроилась на кушетке.

— Это настоящая студия художника, — сказала мне Мари-Кристин. — Таких в Париже много.

— Не много, chere enfant, — сказал Жерар. — Правильнее будет сказать, несколько. Мне приятно думать, что эта студия — мое очень удачное приобретение, — он повернулся ко мне, — она в самом деле просто идеальна. Прекрасное освещение. И, кроме того, один только вид отсюда уже вдохновляет. Вам так не кажется, мадемуазель Тримастон?

— Несомненно, — подтвердила я.

— Можно без труда окинуть взглядом весь Париж. Могу вас заверить, в городе не мало художников, которые отдали бы все, что угодно, за такую студию.

— В этом доме живут и другие художники, — сообщила мне Мари-Кристин.

— Художников здесь великое множество, — сказал Жерар. — Ведь это Латинский квартал, а Париж, как вы знаете, центр искусств. Именно сюда съезжаются художники. И днем и ночью они сидят в кафе, рассуждают о шедеврах, которые собираются создать, и всегда только собираются.