Дочь любимой женщины - [57]

– А потом? – сказала она. – Ну да, когда на бабу залезаешь, не до вопросов… А потом? После всего? Когда я тебе, как положено, голову на плечо положила? Ты меня по головке гладил и рассказывал… очень приятные вещи, кстати. Про театральное училище, про каких-то великих артистов, про маму с папой и все такое… Но все время про себя. И ни слова про меня. Ни вопросика.

– Ну, прости, извини, будь милосердна! – сказал он, схватил ее руку и немного картинно прижал к губам. – Расскажи о себе. Умоляю. Не отстану, пока всего не узнаю. Кто ты? Что ты любишь?

– Профессия у меня редкая и нужная, – сказала она. – Я пилот боевого вертолета. Я люблю свою работу. Обожаю работать реактивными снарядами по населенным пунктам. Я работала в Африке. Налететь звеном на деревню и сжечь ее к херам – это такой приход!

– Что? – спросил он.

– Лучше любого секса. Они там мечутся внизу, а ты их поливаешь сверху.

– Ты шутишь? – он улыбнулся, все еще не отпуская ее руку.

– Ни капельки! – сказала она. – А еще кайф, когда надо кого-ни-то снять из снайперской винтовки. Вот, к примеру, – она облизнула губы, и он вспомнил ее сладчайший язычок, – к примеру, задача снять вон того кента в бежевом плаще. Ведешь его, вот ему осталось жить три секунды. Ну, пять. А он, мудак, думает, что вот, сейчас пообедаю, даже представляет, что будет жрать, а потом к бабе заеду, даже представляет, какие у нее ляжки… Да еще в бизнесе дела… Какая баба, какой обед, какой бизнес? Чудило! Ты уже покойник! И вот это самый-самый неземной приход и кайф…

– Поверю тебе на слово, – на всякий случай сказал он.

Она выдернула руку. Он выпрямился.

– А ты даже не спросил, как меня зовут, – сказала она.

– Как тебя зовут? – растерялся Юлиан Игоревич.

– Без разницы!

Она встала и пошла к выходу. Он не стал ее догонять.

* * *

Юлиан Игоревич доехал до вокзала, взял билет на проходящий «Сапсан». Билет был в вагон номер два. Он стоял на платформе и ни о чем не думал.

Вдали завиднелся поезд. Замедляя ход, он въезжал на станцию. Юлиану Игоревичу показалось, что это гусеница, которая обгрызает край листа. Или его собственный член, который вдвигается сами знаете куда. Или большеглазый добрый дракон, который его сейчас мягко возьмет зубами за шкирку – как кошка котенка – и унесет в небо.

Поэтому Юлиан Игоревич согнулся пополам, словно бы в пояс кланяясь дракону, и упал на рельсы.

Вскрытие показало, что это был обширный ишемический инсульт. То есть не самоубийство.

Держись! позавчера и послезавтра

Папа мальчика последние два месяца лечился в санатории, у него была какая-то неприятная, но совсем не опасная болезнь. Мама не сказала, как эта болезнь называется. «Я же тебя знаю! – сказала она сыну. – Схватишь Медицинскую энциклопедию и начнешь сам у себя искать разные симптомы. Не надо! Борис Андреевич и Григорий Лазаревич сказали: да, неприятно, но не опасно. Видишь, папа не в госпитале, а в санатории!»

Борис Андреевич был начальник всей военной медицины, а Григорий Лазаревич – академик, лауреат Ленинской премии.

Поэтому мама уехала на две недели в Сочи.

Мальчик сразу пригласил к себе в пустую квартиру одну хорошую девочку с их курса. Прямо на следующий день после маминого отъезда.

А потом сам съездил к ней в гости.

Девочка встретила его около метро и повела по длинным тропинкам между пятиэтажными домами. Была ранняя осень.

Они были на втором курсе. Познакомились весной, летом разъехались, но вот встретились снова и, как сказала девочка, «что-то вспыхнуло, правда?». «Правда», – сказал мальчик.

Они шли мимо крашеных низких железных заборчиков. На газонах цвели мелкие хризантемы, анютины глазки и львиные зевы. «Уютно! – сказал мальчик. – В смысле цветочков». Девочка нагнулась и оторвала один цветок львиного зева. Нажала на щечки цветка, он раскрылся, мальчик сунул туда мизинец, и девочка как будто укусила его нежной оранжевой пастью. Они оба заулыбались.

Когда они подошли к ее подъезду, она вдруг остановилась и сказала:

– Давай не пойдем ко мне.

– Ты что? – удивился мальчик.

– У тебя дома так красиво. А у нас очень просто. Я стесняюсь.

Да, у мальчика была квартира пять комнат на Смоленской набережной. То есть не у мальчика, конечно, а у папы с мамой. Лифтер в подъезде.

– Подумаешь! – засмеялся мальчик. – Я с двух лет по гарнизонам. Когда я родился, отец был майор. Мы в таких бараках жили, ты что! Мама топила печку дровами! А отец дрова колол! Меня мыли в корыте. Воду в колонке набирали. И грели в ведре на печке.

– Мало ли что раньше, – сказала девочка. – Давай не пойдем, а?

– Нет, пойдем! – сказал мальчик и взял ее за руку. – Какой этаж?

Он подумал, что девочка боится. Потому что у него в квартире они только целовались, и всё. Она шептала: «Я боюсь. Давай не сейчас». Ну хорошо. А сейчас он понял, что она позвала его к себе, потому что всё решила, а теперь вдруг снова забоялась.

– Четвертый этаж, – сказала она. – Без лифта.

* * *

Он все не так понял.

У нее дома были мама и папа, а на столе ждал обед. Вкусный борщ и курица с жареной картошкой. Девочкин папа был в черном костюме и белой рубашке с галстуком, даже странно.

– Здравствуйте, молодой человек! – он говорил громко, развязно, но вместе с тем чуточку робко, взглядывая сбоку на мальчика, как будто ища на его лице какие-то знаки и сигналы. – Мыть руки, и за стол! Настоящий студент всегда голоден, верно? Вот вам к борщу черный хлеб свежайший, сало тончайшее, соль крупная, так называемая рыбацкая, все по правилам лучших русских ресторанов Парижа, Лондона и Жмеринки, а вот и чеснок! Но вот чеснок не предлагаю… Когда рядом красивая девушка!