Дочь колдуньи - [84]

Звук чьих-то шагов, спокойно спускающихся по лестнице, нарушил тишину раннего утра, вскоре кто-то у решетки выглянул в коридор и шепотом сообщил: «Это жена шерифа. Пришла на день раньше». Мы услышали, как две пары ног направились в конец коридора, к камере смертниц, и вскоре тот же голос объявил: «Она вошла в камеру».

Я быстро поднялась, отыскала свободное место у решетки и стала ждать, когда она выйдет. В коридоре я видела, как шериф с фонарем в руках нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Довольно быстро хозяйка Корвин вышла из камеры, держа что-то в руках. Прошла по коридору и остановилась, увидев мое прижатое к прутьям лицо.

— Сегодня у тебя будет что поесть, — сказала она.

Я посмотрела вниз и увидела у нее в руках платье, испачканное грязью тюремной камеры. Оно было на матери в день ареста. В смятении я посмотрела на жену шерифа, но она уже поднималась по лестнице следом за своим мужем. Незадолго до полудня шериф просунул через прутья решетки сначала Ричарду, а потом мне небольшую буханку хлеба и кусок солонины. Это все, что можно было выручить за платье матери. Я сидела с половиной буханки в руках и раскачивалась взад-вперед, пока слезы не размягчили хлеб, чтобы его можно было есть.

Приговоренных вешают рано. Еще до рассвета шериф должен спуститься вниз и, держа перед собой свой тусклый фонарь, прочесть вслух смертный приговор и огласить имена тех, кто должен умереть в этот день.

В пятницу девятнадцатого августа тем, кто ждал своей участи в бессонных камерах, были объявлены пять имен: Джон Проктор, Джон Уиллард, Джордж Джейкобс, преподобный Берроуз и Марта Кэрриер. В семь утра их выведут из тюрьмы и на телегах отвезут на Висельный холм.

Накануне вечером несколько одетых в черное пасторов из Салема и окружающих деревень пришли просить у заключенных полного и честного признания вины. Однако ни один из осужденных не отказался от своего заявления о невиновности. Маргарет Джейкобс, внучка Джорджа Джейкобса, стояла рядом со мной у решетки и молила о прощении своего деда и Джорджа Берроуза, которых она обвинила в ведовстве на судебном процессе. Преподобный Берроуз — человек, обладающий сверхъестественной силой и переживший нескольких жен, который одной рукой держал семифунтовое кремневое ружье как пистолет и мог поднять целую бочку с сидром, человек, который вопреки обычаям проповедовал бездушным индейцам, — простил Маргарет с нежностью и благородством. Его голос, низкий и сильный, который был слышен на необъятных просторах дикой природы, перекрыл голоса других пасторов, и их пресные молитвы о вечных муках утонули в его трубных молитвах о прощении.

Отвергнутые пасторы ушли, пообещав, что еще до полудня в аду разожгут пять новеньких костров, и я смотрела, как их окруженные тенями фигуры поднимаются по лестнице, словно клубы едкого дыма по трубе. Исключением был преподобный Дейн, который молился вместе со своей немногочисленной несчастной паствой. Он ушел, прижимая к лицу носовой платок, и поэтому спотыкался на лестнице, как заблудившийся в темноте ребенок.

Потом пришел отец. Он раздобыл несколько монет, которые с огромным трудом обменял на что-то, что передал шерифу, дабы получить возможность проститься. Пригнувшись, он медленно шел в конец коридора, задевая макушкой грубые деревянные балки, туда, где к нему тянулись руки моей матери. Он снял шляпу и отложил ее в сторону, а потом, ухватившись за прутья, встал на колени в грязь и прижался лбом к разъеденному коррозией металлу. Они говорили тихо, и то, что было сказано, она унесет с собой в могилу. Я видела, как она гладит его лицо, как большими пальцами разглаживает мокрые дорожки у него под глазами, утирая слезы. Несколько раз он кивнул и один раз взглянул вдаль коридора в моем направлении. Его глаза впали, взгляд был пустым. Когда пришло время уходить, он сначала поговорил с Ричардом и Эндрю, потом с Томом и со мной. Сказал, что будет там до самого конца. Что будет там стоять за нас всех, чтобы, когда мать в последний раз закроет глаза, она почувствовала нашу любовь, а не безудержную ненависть и страх. Когда он ушел, мы с Томом просидели всю ночь, прислонясь к стене, измученные и опустошенные.

Настало утро, и удары моего сердца отсчитывали минуты, оставшиеся до казни. Мы с Томом стояли у решетки, и наши руки, как летний плющ, обвивали прутья. Я вдруг поняла, что женщины переместились вглубь камеры, подальше от нас. Не знаю, из жалости или из страха. Мы услышали, как наверху открылась дверь, и вниз по лестнице спустился шериф в сопровождении двух мужчин, которые должны были помочь ему в его работе. Они подошли к мужской камере, и после того, как дверь открыли, в коридор были выведены четверо осужденных. Трое, более сильных, помогали Джорджу Джейкобсу держаться на ногах. Он был самым старым из них, на тот момент ему было почти восемьдесят.

Их увели вверх по лестнице, заперев дверь. Я увидела очертания лица Ричарда у решетки напротив, его настороженные глаза лихорадочно блестели. Дверь наверху снова открылась, и шериф спустился за последним заключенным. Я хотела позвать мать, но голос меня не слушался. Послышался убийственный скрежет ключей, и дверь отворилась, но еще долгое время темный зев камеры оставался пустым. Когда она вышла, жмурясь от света фонаря, то показалась хрупкой и невесомой, как воздух, который она хватала потрескавшимися, кровоточащими губами. На ней была только нижняя сорочка, и мать обхватила себя руками, которые были стерты кандалами до мяса и сухожилий. Кандалы ей снял накануне вечером тот же кузнец, что некогда ее заковал.