Дочь Генриха VIII - [47]

— Только чтобы стать свидетелем поучительного зрелища беспристрастного правосудия.

Кромвель обиженно поднял брови.

— Надеюсь, вы и не ожидаете ничего другого с нашим благородным герцогом в роли председателя суда пэров? — И они обменялись краткими ироничными улыбками по поводу Норфолка, которого оба ненавидели.

— Я знаю его и Суффолка как честнейших, неподкупных людей, — с серьезным видом согласился с ним Чапуиз.

— Вы, по-видимому, забыли один примечательный факт, что… э… обвиняемые джентльмены уже признали свою вину, и это значительно упрощает дело.

— У меня создалось такое впечатление, что только один из этих джентльменов вел себя удовлетворительно в этом отношении, — невинно ответил Чапуиз. — А он, будучи всего лишь простым музыкантом, вряд ли может считаться джентльменом.

— Тише. И все-таки признание мистера Смитона было более чем исчерпывающим. Я пригласил его к себе домой, и он любезно снабдил меня именами своих товарищей-волокит, которые вместе с ним время от времени наслаждались щедротами королевы. Тот факт, что они все еще продолжают заявлять о своей невиновности, нам следует отнести на счет их обостренного чувства рыцарского достоинства.

— Или, может быть, они еще не так сломлены пытками, как этот несчастный музыкант.

— Пытками? — Кромвель произнес это слово так, как будто слышал его впервые. — Мой дорогой друг, вы хорошо знаете мой дом. Вы часто бывали в нем. Скажите, вы когда-нибудь видели там какие-нибудь пыточные инструменты? Нет, этот юный игрок на лютне, а некогда простой пахарь, как мне кажется, — как же развращена наша королева, если снизошла до человека столь низкого происхождения! — облегчил свою душу передо мной по собственной воле, уверяю вас.

— Не сомневаюсь, что после некоторого скромного давления с вашей стороны. Как мудро, вы всегда помните, что любая цепь настолько крепка, насколько крепко ее слабейшее звено… Скажите мне, его величество сильно угнетен свалившимся на его голову несчастьем?

— Он переносит его со своей обычной выдающейся отвагой.

— И, как я слышал, находит утешение на свежем воздухе Уилтшира.

Кромвель покачал своей круглой головой.

— Боюсь, вы прислушиваетесь к беспочвенным слухам. Но я признаю, что король находит успокоение в провинциальном уединении.

— Возможно, он пытается там сорвать яблочко с самой вершины яблони, — лукаво предположил Чапуиз, — ибо хорошо известно, что его величество предпочитает вкус таких плодов тем, которые банально ставят на стол перед ним.

Кромвель позволил себе легкий смешок.

— Это особенное яблочко, и его хорошо оберегают от всяческих воровских пальцев, даже если они принадлежат королю.

— А… госпожа Джейн… Я восхищаюсь вашей храбростью.

— С чего бы это?

— Ну, мне думается, что судьба ее предшественниц не ускользнула от ее внимания. Так что наверняка она должна время от времени задумываться о том, кому она передаст в будущем свою корону и какие формы эта передача примет… Но до сих пор она не разочаровала своего страстного поклонника.

Кромвель сложил свои похожие на обрубки пальцы вместе.

— Мне кажется, наша Джейн не очень обременяет себя предположениями. И не забывайте, что эта дама не сама выбирала дорожку в этом деле. Ее толкнули на нее другие, которые направляют каждый ее шаг, подсказывая ей, когда переходить в наступление, а когда лучше отступить.

— Значит, наша маленькая жертва покорно, если не радостно, сама идет навстречу своей судьбе, — сардонически ухмыльнулся Чапуиз.

— Я думаю, нам не стоит беспокоиться о ней. Ей очень помогут два доставшихся ей по наследству поучительных урока. Будьте уверены, что она будет их изучать, делать пометки и выводы для себя. Так что она всегда будет помнить, что ей следует избегать тех же ловушек.

— Да уж, наверняка она никогда не позволит себе забыть о них.

Возвращаясь на барке в свой лондонский дом, Чапуиз с неожиданной жалостью мыслями перенесся к Анне. По самой природе вещей она всегда была его врагом, и, в отличие от большинства других мужчин, он никогда не поддавался ее соблазнительным чарам. Ради Марии он радовался ее неизбежному падению, но все в нем восставало против того, каким образом все это осуществлялось. Кромвель, конечно, всего лишь исполнял приказы своего повелителя, но вся процедура весьма плохо попахивала, как куча гниющей рыбы. В глубине сердца посол отвергал создавшееся в народе представление об Анне как покинутой Изабель. Он имел возможность внимательно присмотреться к ней в течение семи лет, и у него уже давно сложилось весьма отрицательное мнение о ее характере. Ей не хватало достоинства Екатерины и чистоты помыслов, она могла вести себя довольно непристойно и даже грубо, слишком любила общество мужчин и прямо-таки купалась в их обожании. Анна замарала свое высокое положение, позволяя фамильярничать с собой таким стоящим гораздо ниже ее людям, как Смитон. Чапуиз знал ее как женщину с чрезмерным тщеславием и жадностью, чей нрав мог проявиться в грубом и неистовом виде.

Но то, что она была распутницей, — с этим он был не согласен. Он спрашивал сам себя: как шлюха по природе могла отказывать домогающемуся ее королю в течение долгих шести лет? Что же касается обвинения в кровосмесительстве, то он мысленно с отвращением пожал плечами. Он слышал, что жена Джорджа Болейна должна выступить на суде как свидетель обвинения (свидетелей защиты не предполагалось), а все знали цену такому свидетельству, основанному на злобе и ревности к мужу и золовке, которые высмеивали ее и не допускали в свою жизнь.