Дочь генерального секретаря - [12]

- Почему ты спишь на полу?

Инеc стояла над ним, одевшись среди ночи.

- Куда ты?

- Мне нужно позвонить.

- Сейчас?

- Ты спи. Скажи только, где найти телефон.

Под дверью гостиной полоска света - Альберт не спал. Они вышли на площадку и в тишине спустились.

Полы плаща разлетались от толчков колен, подошвы шаркали по асфальту: ш-шу, ш-шу. Уже не слышно далее электричек. Невероятно, что столица полумира всего в получасе - такое чувство оторванности на этом астероиде в ночи. Описав петлю вокруг призрачных блочных коробок, они вернулись на исходную улицу Космическую.

- Нет здесь телефонов. Утром из Москвы?

- Сейчас.

На горизонте подмигивали огоньки, но путь к ним через свалку. По обрыву они спустились в зону небытия, куда горожане сбрасывали мусор, а завод - свой железобетонный брак. Александр отпрянул. Кто-то нацепил использованный презерватив на арматурный прут - ржаво-ребристый. Под ногами запрыгали доски над ручьем, в котором струились жуткие водоросли неподвижно и пузыристо. Натоптанная горожанами тропка вывела их на обулыженную дорогу, которая поднима-лась к домам у станции "Подсолнечная". Кабину они увидели на пустыре под телефонным столбом. Каркас двери отворился со скрежетом, но автомат работал. Сквозь проем, окаймленный остатками стекла, он протянул наружу трубку на цепи.

- Дай номер, я наберу.

Сунув руки в карманы, она повернулась в профиль и прищурилась.

Он повесил трубку.

Ночь была безлунная, такая глухая и такая безнадежно русская, что он остановился на булыжниках, как вкопанный, когда она заговорила по-испански. Резко, хрипло. Такой жесткости он в ней не ожидал. Скрежетало битое стекло, на котором ее подошвы искали опору в поединке с невидимым Кинг-Конгом.

Сердце сжалось, когда на дорогу соскользнула ее тень подростка.

Он зажег свет на кухне.

В стол был воткнут нож - и не столовый, а садовый. Простой формы, но длинный и широкий - с оленьим черенком.

- Зачем он это?

Александр оторвался от струи из-под крана.

- От избытка чувств.

Она расстегнула свою клетчатую рубашку навыпуск. Парижский ее лифчик связан был узлом. Это он порвал в отчаянии - не найдя привычной застежки на спине. Она выдернула нож, завела под узел и, как бритвой, разрезала черный нейлон. Соски стояли. Он сделал усилие, чтобы не сглотнуть.

Но в спальне она запахнула рубашку.

- При нем я не смогу.

- А с ним?

Она засмеялась.

Но свет в гостиной освещал отсутствие. Перед уходом Альберт швырнул на пол белые одежды - парусиновые штаны и рубашку. Александр втянул штору, закрыл окно и выключил свет.

Его встретил огонек сигареты.

- Слинял.

- Куда?

- Отсюда и в вечность.

Она засмеялась.

- Я думала, вы друзья.

- Как говорит твой Унамуно, все кончается не только в этом мире, но, может быть, и в том.

Он был уже голый. Он лег. Она положила подушку и села.

- Знаешь, кому я звонила?

- Догадываюсь.

- Я порвала с ним.

Александру стало не по себе.

- Он кто?

- Обычный мачо.

- Что ты ему сказала?

- Что изменила.

- А он?

- Что убьет.

- Тебя?

- Это не в традиции испанидада. Тебя. Просил твои координаты. Я не дала.

- А надо было. Спустил бы с лестницы.

В ее молчании был скепсис.

- Что?

- С ним лучше не встречаться. На все способен.

- Я тоже.

- Он уже убивал.

- Где?

- В Боливии.

- А здесь что делает?

- Международное право изучает. Официально...

- Так или иначе... Enfin seuls*.

Наверное, акцент - она рассмеялась. Расстегнула джинсы и, выставив колени, взбросилась, чтобы стащить с трусами заодно.

* Наконец одни (фр.)

Момент проникновения разрушил Александра.

Ее бедра пылали. Спрессованные волосы еще не отошли, и эта обманчивая под ними среди них уступчивость. Испанка была переполнена медом. Под исчезающий стон он ощущал, как ему склеивает волосы, заливает его по пояс, с головой. Она молчала, выдыхая кратко, редко. Предварительно познав ее, он кончил не вынимая и ужаснувшись: что я делаю?

Но пути назад не было. Теперь только вперед.

Сознание возвращалось вспышками. Он комкал простыню, спеша догнать по бокам и утирая живот, слепящий влажной ямкой. На него взглянула луна. Бедра ее сияли белизной, пятно волос искрилось, как муравейник - живой чернотой.

Мелькнул локоть, она втянула сквозь зубы воздух.

- Больно?

Она засмеялась.

Ближе к стене линолеум был пыльным. Он бродил, всем телом чувствуя, как белеется оно, тело, сквозь почему-то вдруг безлунный сумрак, передвигался вслепую, как ведомый ее глазами, наблюдающими его наготу, потом вдруг наступил на пупырчатость резины вокруг железа. Подобрав топорик, он не понял, отчего она забилась в угол, выставив колени.

- Холод, - услышал он свой голос. - Нужен холод.

Упираясь, она пригнулась под плоскостью наложенного на затылок металла. Набила шишку. Матрас исчез вдруг, она стукнулась об стену. Он забыл, что за пределами события где-то вдали у них еще есть головы.

Взмокшую свою он потерял.

Било солнце, когда он отпал и ощутил свою небритость. Вернувшись, она опустилась на колени, но не легла, облокотилась о плоскость стены. Простыня измочалилась, он перевалил себя на бок.

- У тебя красивые плечи, - сказал он, любуясь этим вздернутым по-африкански круглым задом.