Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх - [35]

Через день или два приехал брат Сережа из Енисейска. Один. Родители его проводили, прислали мне телеграмму. Телеграммы в этот момент были единственным нашим средством связи. Я им послала телеграмму, что нет билетов, они мне – «Приезжает Сергей, встречай». На второй день получаю от мамы еще телеграмму: «Пусть Сережа снимется и пришлет нам свою фотографию на память». Потом я узнала, что папа очень затосковал после отъезда Сережи.

Я встретила брата, договорилась, чтобы ему тоже было место в Доме колхозника, только, естественно, в другой комнате – мужской. Но тут выяснилось, что у него есть адрес в Красноярске – к родственникам хозяев той квартиры, где родители остановились в Енисейске. Кытмановы, даже помню их фамилию. Старые такие коренные сибиряки многовековые. Так мы и жили с братом несколько дней – оба первый раз без родителей, в каком-то незнакомом городе, в Сибири, понимая, что это пять дней езды от Москвы. Ходили с ним по Красноярску. Но здесь я чувстовала свою ответственность, я первый раз в жизни играла роль взрослой по отношению к меньшому брату, которого надо, прежде всего, проводить в Москву.

Все-таки мне удалось купить билет, посадить Сережу в поезд и послать телеграмму, что он едет. На этом моя миссия была окончена, и я занялась своей очередью. Но оказалось, что пароход один и второй уже пришел, а конца-краю очереди не видать и очень далеко. А я точно так же, как в Москве не подала письмо Лузина в университет, – в Красноярске постеснялась обратиться к некоему Эрдману. У меня к нему была записка с просьбой помочь. Как впоследствии выяснилось, Борис Эрдман был братом писателя Николая Эрдмана, достаточно известного в Москве. Во всяком случае, фамилию эту я знала. Прошло еще несколько дней, смотрю – очередь на пароход не движется. Тогда я все-таки набралась смелости, решилась отправиться к этому Борису Эрдману, адрес у меня имелся. Эрдман тоже был вольноссыльный, то есть мог свободно ходить по городу и где-то там работать. Он сказал, что давно живет в Красноярске, у него очень много знакомых и мне он поможет. Обещал твердо. И действительно, на ближайший пароход у меня уже был билет в каюту.

Только в Сибири я видела такие реки, широченные, сильные, стальные… Это было незабываемое путешествие – несколько дней плыть по Енисею к папе с мамой, в Енисейск. Я им послала телеграмму, что еду таким-то пароходом. От Сергея я уже знала, что их житье у Кытмановых кончилось, они нашли новую квартиру. Полтора месяца жили в одной комнате с этой замечательной сибирской семьей, с маленькими их детьми, а теперь у них было даже две комнаты в доме на берегу Енисея. Новых хозяев звали Гершевичи.

Мама с папой меня встречали, конечно, на пристани. Но прямо передо мной пришел еще один пароход. Это был «Ян Рудзутак», и он вез в сторону Москвы самого знаменитого из всех спасенных челюскинцев – Отто Юльевича Шмидта. Мама с папой стояли в сторонке от всей толпы, на хорошо освещенном месте. Когда «Рудзутак» отплывал, Шмидт их узнал и, как папа мне рассказывал, «сделал под козырек», отдал им честь. Мама была счастлива…

Дней через десять мама уехала в Москву на неопределенный срок, как удастся сделать все дела, оставив меня с папой вдвоем. В этот день, 15 сентября 1935 года, папа написал ей письмо:

Енисей сердится на твой отъезд: разбунтовался и рокочет. Марина говорит, что ей это напоминает море в Коктебеле; даже при закрытых окнах слышно…

Как-то тебе ехать?

Моя золотая, замечательная Натуленька, мы ушли, когда совсем уже не могли различать вас: и еще раз из собственного окна я увидел «Ленина», медленно тащившего баржу. Догадалась ли ты издали различить наш дом? Двухчасовая задержка все-таки смягчила тяжесть, но что-то жмет, жмет, давит в груди…

17

Два месяца осенью 1935 года я жила в Енисейске вдвоем с папой. Сейчас если вы меня спросите, я считаю, это, конечно, лучшие два месяца моей жизни.

Я всегда очень побаивалась папу, стеснялась, никогда с ним так просто и откровенно не могла говорить и не говорила, не то что с мамой, с которой мы были как две подружки. Мама когда-то сказала: «Он вообще не очень любит детей, не очень умеет с маленькими, а вот когда вы вырастете, он будет с вами иначе». И вот Бог дал нам возможность общения…

Енисейск был малюсенький городок. Все-таки одна улица в нем была каменных домов, а все остальные деревянные. Деревянные дома, деревянные тротуары. Вот и наш домик – улица Иоффе, 12. Деревянный, но двухэтажный. Мы занимали второй этаж в этой квартире Гершевичей. В одной комнате жила хозяйка, а две она сдавала нам. Первая комната, где жила я и там же была наша столовая, и вторая – папин кабинет. Из папиного окна был вид на Енисей, широченный-широченный.

Папа был «вольноссыльный», то есть он не мог покидать Енисейск, был обязан жить здесь пять лет, но при этом не лишался прав – имел право голоса на выборах, если таковые случатся, и право работать. Это и называлось «вольная ссылка». Еще папа должен был два раза в месяц ходить на регистрацию в соответствующие органы. Кажется, тогда это уже называлось НКВД. Это было совсем новое слово, недавно исчезло ГПУ, и пошло НКВД. Но никакой работы для папы в Енисейске, конечно, не нашлось. Ему было уже пятьдесят шесть лет. И ничего, кроме письменного стола, он в жизни не знал.