Дочь Дома - [22]

Она замерла на месте. Он, пройдя вперед, был вынужден остановиться и вернуться к ней.

— Джонни, вы не должны так говорить. Откуда мне было знать, что вы будете делать, как бы мне этого ни хотелось? Простите.

Они продолжали идти. Мора увидела, что Десмонд слегка наклонился к Ирэн, как он это делал всегда с женщинами, разговор с которыми доставлял ему удовольствие.

Тут Джонни сказал:

— Мы сначала поехали во Флоренцию. Там было хорошо… Некоторое время. Я бывал там перед войной. Теперь она выглядит чуть-чуть иной. Люди там какие-то забитые и подозрительные. Но нам все равно было хорошо; мне было приятно вернуться к тому, что я видел раньше, и обнаружить, что мало там изменилось. Я думаю, это постоянство старых вещей, к которому все мы стремимся. Потом мы пристали к колонии американцев. Тесная маленькая группа. Они стали такими флорентийцами, что некоторые из них говорят по-английски с акцентом. Но по какой-то причине они все еще выискивают американцев, которые остаются там более двух дней. Бог знает, почему. Может, потому, что это держит их в подвешенном состоянии между двумя мирами и они не принадлежат ни к одному из них. Мне они показались немного жалкими. Жаль, что мы с ними связались, но у нас не было выбора: либо ответить грубостью на их приглашения, либо удирать.

— Вы уехали?

— Да, конечно. Как же иначе? Мы поехали в Венецию. Там было прекрасно, — продолжал он. — Пока однажды утром я не увидел Марка Бродни, пившего кофе на улице перед кафе. Вы помните, я говорил вам о Марке?

— Да.

— Он рассказал мне, что уже давно не был в Нью-Йорке, что ведет жизнь свободного художника и закончил еще один роман. Я был разочарован и сыт по горло своим образом жизни более чем когда-либо и не знал, чем бы еще заняться. Некоторым образом он заставил меня почувствовать себя дураком, поскольку я еще меньше, чем он, знаю, что мне делать и в каком направлении двигаться. Даже если бы он сказал мне, что я дурак, или сказал бы, что я на правильном пути, я бы знал, что делать. Но он просто сидел и слушал. В конце концов Ирэн вернулась в Париж и дожидалась меня там.

— Дожидалась?

— Я задержался. Гулял, когда мне этого хотелось, и нажимал на кнопки в лифтах, когда желал передвигаться быстро. Я останавливался на некоторых фермах и выполнял разные работы. В иных местах меня прогоняли. Они с подозрением относились к американцам, которые не приезжали в больших автомобилях. Наверное, им казалось странным, что кто-то с большими долларами в кармане хочет работать за несколько франков. Но я справлялся. Прибыл в Париж через два месяца.

— Но почему, Джонни?

— Потому что мне это было нужно. Мне нужно было стряхнуть на время мою праздность и одновременно быть свободным от работы, которая мне не нравилась. Чистить свинарник, чинить забор казалось мне более желанным, чем попивать виски со льдом и спать в неурочное время дня. Последняя попытка, Мора.

Она понимала, чем это было для него: катанье на лифтах во Флоренции, возвращение на север Франции и путешествие пешком по стране. Ему это нравилось, даже в плохую погоду. Такая жизнь была ему по вкусу. Она вспоминала его на борту «Радуги», как легко он там себя чувствовал. Легко управлял румпелем, быстро, ловко двигался по палубе. Таков был весь мир Джонни; даже работа на ферме в темные зимние утра в близком соседстве с животными подходила ему так же, как и запомнившиеся ей дни, проведенные с ним вместе на солнце.

— Я не собираюсь прославлять их, Мора, людей, которых я встречал по дороге. Они были всего лишь обыкновенные люди — жадные, порочные, трусливые, какими люди бывают везде. Но было легко распознавать их, и это помогало мне. Я у них многому научился. Но в конце концов бегство продолжалось всего-то два месяца, и я все время знал, что это должно окончиться. Мне больше невмоготу было бездельничать. Я сел на поезд и вернулся в Париж. Даже при том, что Ирэн охотно следовала всякой моей прихоти, я понимал: что бы я ни делал, мне придется вернуться к работе, которой я был обучен. Это всего лишь одна из истин, от которой убегаешь, но которая настигает тебя все время. Мы переехали в Лондон, потому что я посчитал, что это более близкий путь домой. Я получил работу в газете «Файненшл таймс».

— Почему там?

— Я принял ее, потому что мне ее предложили. Это не такая уж серьезная работа, но она готовит меня к возвращению к моей собственной. Я собираюсь задержаться здесь еще на несколько месяцев.

Теперь они пошли быстрее, чтобы приблизиться к Десмонду и Ирэн. Звук их шагов приглушали листья, прилипшие к мостовой.

— Я уж не думал, что увижу вас снова.

— Знаю.

— Я приехал в Лондон не потому, что вы здесь. Ничего не могу поделать… Может быть, ничто на свете меня не остановит. Но я останусь… Я не могу больше бегать еще от вас.

— Нет, не от меня.

Они больше не сказали ничего. Десмонд открыл дверь, и все вошли в холл.

В этот день дом не влиял на настроение Моры. Это был дом Десмонда, наполненный людьми, теплый и ярко освещенный. Том был в нем на месте, и Крис, и Марион, и все знакомые фигуры… Даже Ирэн, сидевшая рядом с Десмондом, не была здесь чужой. Только лицо Джонни было новым, потому что ее воображение видело его где угодно, только не в этой комнате. Джонни был ее любовью ко всему, что было изъято из мира Десмонда. Он олицетворял независимость, которую Десмонд не в состоянии был подчинить. Он был свободен — по крайней мере, в настоящее время — от всего, что составляло мир Десмонда. Мора переводила взгляд с отца на Джонни, думая, что любовь сама по себе есть продажа свободы.