Дочь часовых дел мастера - [55]

– Нет, нечестно!

– А «Неудачную сделку медведя» помнишь? Разве честно, что бедный медведь сделал все, о чем его просили, но не получил ни кичри, ни груш?

– Нет, конечно!

– Ну так вот.

Ада нахмурилась. Ей никогда и в голову не приходило задуматься над тем, что многие истории, которые рассказывала Шаши, учат одному: в жизни нет места справедливости.

– Этот медведь был бевкупх! Глупый. Будь я на его месте, уж я бы показала этой жене дровосека.

– Конечно очень глупый, – согласилась Шаши, – и ты бы, конечно, показала.

– Она была лгунья.

– Да.

– И обжора.

– Мм, кстати, об обжорах… – Они уже дошли до рынка, где Шаши взяла Аду за руку и повела ее к любимому прилавку со снедью. – Сдается мне, что пора нам подкормить твою маленькую мордашку. Чтобы она не докучала мне жалобами, пока я буду выбирать фрукты.

Трудно продолжать сердиться, когда держишь в руке теплую, свежую, солененькую чаккали, и песнопения парсов плывут над морем, свечи и цветы гибискуса качаются на волнах, яркими точками окружая прилавки, и весь мир вокруг тебя становится пурпурным и оранжевым в сумерках. Ада была так счастлива, что даже не помнила, из-за чего сердилась совсем недавно. Просто папа и мама решили взять ее с собой в короткую поездку на один остров. Вот и все.

Мама требовала фрукты немедленно, и у Шаши не оказалось времени, чтобы обойти, как обычно, все прилавки и перебрать всё в поисках лучшей папайи и самых спелых мускусных дынь. Ада еще не слизала с пальцев последние крошки чаккали, а они уже повернули домой. Она попросила:

– Расскажешь мне сказку про принцессу Баклажан?

– Опять?

– Это же моя любимая. – По правде говоря, Ада любила слушать все, что рассказывала Шаши. Она даже не огорчилась бы, если бы вместо обычной сказки на ночь та вдруг решила почитать Аде что-нибудь из дипломатической переписки ее отца; ведь больше всего ей нравилось просто лежать рядом с Шаши, чье имя означало «луна», и, пока в небе не погаснут последние отблески дня, уступив место ярким звездам, завороженно слушать, как айя вплетает в сказку шелестящие, щелкающие слова на пенджаби. – Пожалуйста, Шаши.

– Может быть.

– Пожалуйста!

– Ладно. Если поможешь мне занести фрукты на вершину холма, так и быть, расскажу тебе вечером про принцессу Баклажан и про то, как она обманула злую королеву.

– А давай лучше сейчас, пока мы идем наверх?

– Бандара! – сказала Шаши, притворяясь, будто хочет оттрепать Аду за уши. – Маленькая обезьяна! Да за кого ты меня принимаешь, что просишь такое?

Ада ухмыльнулась. Попробовать все равно стоило, хоть она и знала, что Шаши не согласится. Правила есть правила, Ада усвоила это крепко. Лучшие сказки рассказываются, когда стемнеет. Много раз душными ночами, когда они бок о бок лежали на платформе, возвышавшейся над крышей, и окна были широко раскрыты, но жара все равно не давала уснуть, Шаши рассказывала Аде о своем детстве, которое она провела в Пенджабе.

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, – говорила она, – от восхода солнца и до самого заката никто историй не рассказывал, потому что у всех была работа. Нет, я не прохлаждалась, как ты! Целый день я делала лепешки для очага, чтобы было чем его растопить, когда стемнеет, моя мать сидела за прялкой, а отец с братьями запрягали с утра волов и шли пахать. В деревне у всех есть какая-нибудь работа.

Ада не раз слышала эту маленькую лекцию, и хотя девочка знала, что главная цель этого – подчеркнуть праздность и легкость ее собственной жизни, она не возражала: Шаши так говорила о своем доме, что эти ее рассказы были ничуть не менее интересными и настолько же волшебными, как те, которые начинались со слов «Давным-давно…».

– Ну ладно, – сказала она, беря корзинку поменьше и вешая ее себе на локоть. – Вечером. Но если я обгоню тебя на пути домой, ты дважды расскажешь мне сказку про принцессу Баклажан!

– Вот мартышка!

Ада пустилась бежать, а Шаши подбодрила ее криком. Отчаянно хохоча, они понеслись наперегонки, причем старшая веселилась ничуть не меньше младшей; а когда Ада бросила искоса взгляд на смеющееся лицо своей айи, на ее добрые глаза и улыбчивый рот, то подумала, что никого так сильно не любила в своей жизни. Если бы Аду спросили: «В чем твоя жизнь?» – как спрашивала принцессу Баклажан злая королева, желая выведать ее слабое место, пришлось бы признаться, что ее жизнь – в Шаши.

Итак, в тот жаркий день, в Бомбее, гнев Ады Лавгроув угас на закате вместе с солнцем. А когда они с Шаши вернулись домой, терраса была чисто выметена, на веранде в стеклянных кувшинчиках горели свечи, ветерок разносил божественный запах свежескошенной травы, а сквозь открытые окна лилась фортепьянная музыка. Ада испытала такой прилив счастья и экстатической полноты бытия, что, бросив корзинку с фруктами, тут же помчалась к маме сказать: да, она согласна, она поедет с ними в Англию.

Однако родители сказали ей неправду.

После невыносимо долгого морского путешествия через Суэцкий канал, когда Ада то мучилась от тошноты на палубе, то с мокрой повязкой на лбу лежала в каюте, они провели неделю в Лондоне и еще неделю катались по Глостерширу – мама самозабвенно восторгалась красотами английской весны и неустанно сетовала на то, как мало «смен времен года» видят они в Индии, – пока наконец не приехали в дом с двумя фронтонами, стоявший у излучины Темзы, в ее верхнем течении.